Питер Джеймс: Бабенькина мухоморка

— Ведь английские присяжные нашли ее невиновной, да и случилось оно чуть не семьдесят лет назад. Неужто вам что‑то мешает признать их вердикт?

Но недреманый рассудок каноника не поддавался та' ким лукавым отговоркам. Далглиш исподволь вспомнил, как еще мальчиком осознал, что совесть дяди Губерта действует словно предупреждающий звонок и что сам он в отличие от прочих людей никогда не прикинется, будто тот не звонил, или он не расслышал, или же, услыхав, заподозрил неполадки в том устройстве.

— Ах, признавал я, пока она была жива. Пусть мы ни разу не виделись. Мне не хотелось быть навязчивым. Как‑никак, женщина она была состоятельная. Жили мь; так по — разпому. Но я взял за правило писать ей несколько слов к рождеству, и она присылала открытку в ответ. Хотелось поддерживать с нею отношения на случай, если ей понадобится к кому‑то обратиться и она вспомнит, что я священник.

«С чего бы ей понадобился священник? — думал Далглиш. — Очистить совесть? Разве что это имел в виду милый старик? Значит, сомнения занимали его с самого начала. Конечно же!» Далглишу кое‑что было известно и про ту историю, и про общее мнение семьп и друзей: Бабенька избежала впселицы по крайнему везению. Мнение собственного его отца, вырая^енное уклончиво, сердито и сокрушенно, в основе своей не отличалось от реплики тогдашнего местного репортера: «Какими судьбами надеялась она выкрутиться? Ну и повезло ей увернуться от петли».

— Известие о наследстве пришло совершенно неожиданно? — спросил Далглиш.

— Вот именно. Мы никогда не встречались, кроме того первого и единственного рождества после ее свадьбы, во время которого умер мой дед. Хоть она вышла замуж за него, мы говорили о ней «Бабенька Алле» и просто не могли мыслить сводной бабушкой. Тогда в Колбрук — Крофт по — обычному съехалась семья, я прибыл туда с родителями и с сестрами — близнецами. Мне исполнилось всего четыре года, а близнецы были восьми месяцев от роду. Я не помню ни деда, ни его жену. После убийства — если уж употребить это мерзкое слово — матушка увезла детей домой, предоставив моему отцу возню с полицией, юристами и газетчиками. Тяжко ему тогда пришлось. Пожалуй даже, мне сказали про смерть деда лишь год спустя. Моя старая няня, которую на рождество отпускали навестить близких, рассказывала как‑то, что вскоре по возвращении домой я спросил ее: «А теперь дедушка навсегда молодой и красивый?» Она, бедняжка, поняла это как знак младенческого ясновидения и благочестия. Боюсь, добрая Нелли не была свободна от предрассудков и сентиментальности. Но я в то время пе знал о смерти деда, а о самой поездке или о новой своей сводной бабушке посейчас ничего ие могу припомнить. Сколь милосердно, что я оказался так мал, когда случилось убийство.

— А она была артисткой в мюзик — холле? — спросил Далглиш.

— Да, и притом очень одаренной. Мой дед увидел ее, когда она с партнером выступала в одном из каннских шозик — холлов. Дед поехал со слугой на юг Франции укрепить свое здоровье. Насколько я знаю, она сняла у него золотые часы с цепочки, а когда он о том заявил, сообщила, что он англичанин, недавно перенес болезнь::?елудка, имеет двух сыновей и дочь и его ждет замечательный сюрприз. Все сошлось, только вот моя единственная сестра умерла в родах, оставив ему внучку, Маргерит Годар.

— Точная догадка по его речи и внешности, — заметил Далглиш. — Полагаю, сюрпризом оказалась женитьба.

— Для нашего семейства это вправду был сюрприз, и пренеприятнейший. Легко обличать чванность и условности былой эпохи, и в Англии времен Эдуарда есть что обличать. Но этот брак не назовешь благоприятным. Я говорю о разнице в воспитании, образовании, круге знакомств, об отсутствии общих интересов. Да еще громадный разрыв в возрасте. Дед женился на девушке моложе тремя месяцами его собственной внучки. Неудивительно, что в семье встревожились, чувствуя, что в конечном счете это супружество не принесет удовлетворения или счастья обеим сторонам.

Звучит сердобольно, подумал Далглиш. Этот брак действительно не принес счастья. С точки зрения семьи он был просто бедствием. Далглиш как‑то слышал, что приключилось, когда местный викарий и его супруга, присутствовавшие потом на обеде в Колбрук — Крофте в день убийства, знакомились с новобрачной. Огастес Боксдейл, старик, представил ее таким образом: «Познакомьтесь с иртисточкой, очаровательней которой не сыскать на эстраде. Запросто вытащила у меня золотые часы и бумажник. И резинку из трусов вытащила бы, если б я зазевался. А вот сердце мое вытащила, верно ведь, сердце мое?» — и сопроводил эти слова душевным шлепком по заду, вызвавшим клик довольства у дамы, незамедли тельно показавшей свое искусство, вынув связку ключей преподобного Венейблза из его уха.