Констан Геру: Замок Шамбла

– Какая небесная душа!

– Какая щедрая благотворительность!

– Какая набожность! Какая живая вера!

– Ах, это благородная и праведная женщина!

Они все дальше уходили от дома, поэтому и графиня не слышала ничего, кроме смутного говора.

– Хорошо! — прошептала она. — Вот пятьсот франков, очень выгодно помещенных.

Оба аббата с трудом узнали бы ее, когда она произносила эти слова: ее лицо вдруг совершенно преобразилось, и они напрасно пытались бы найти в нем хоть малейший след той кротости, которая всегда так глубоко трогала аббатов и набожных особ. Мари Будон в это время сидела в комнате Жака Бессона, исполняя свое трудное поручение. Он лежал, еще не вполне поправившись после оспы, обезобразившей его лицо. Это был человек лет тридцати пяти, среднего роста и крепкого телосложения, с лицом серьезным, холодно-решительным, с довольно правильными чертами, несмотря на следы оспы, от которой распухли его губы. Волосы и глаза у него были черные, взгляд прямой, спокойный и рассудительный. Его бледное, исхудалое лицо просияло, когда вошла горничная.

– Спасибо, Мари, что пришли, — сказал он. — Как любезно с вашей стороны навестить больного, не боясь заразиться самой. Как здоровье дам? — тотчас добавил он, но уже другим тоном.

Мари Будон села возле кровати и, глядя прямо ему в глаза, сказала:

– Дамы прислали меня узнать о вашем здоровье.

– О, как они добры! — воскликнул Жак. Его бледное лицо покраснело от удовольствия.

– Их доброта этим не ограничится, — продолжала служанка.

– Чего же более я могу желать? — спросил больной.

– Я вам скажу, хотя вы это знаете лучше меня.

– Вы?! — произнес Жак с ужасом.

– Да, я, Жак, — сказала она. — Я, потому что однажды, когда вы не знали, что я здесь, я слышала, как вы отвечали Арзаку, который вас спрашивал, о чем вы думаете: «Я думаю, что пас свиней в Шамбла, а скоро стану там хозяином».

– Вы слышали это? — пролепетал Жак дрожащим голосом.

– Не одна я слышала это, — заметила Мари Будон с улыбкой, заставившей больного задрожать.

– Святая Дева! — с тоской воскликнул он. — Кто же еще?..

Договорить он не смог. Устремив глаза на Мари, Жак ждал ее ответа.

– Ну да, — произнесла она после некоторого молчания, — вы угадали — это она.

– Госпожа Теодора! — вскрикнул Жак, опустив голову на подушки.

Потом он прошептал, дрожа всем телом, словно в лихорадке:

– Господи Иисусе Христе! Что же она должна была подумать?

– Я вам скажу и это, Жак.

Наступило минутное молчание, во время которого слышалось громкое и прерывистое дыхание больного, который, по-видимому, задыхался.

– Вам тяжело, Жак? — спросила его Мари Будон.

– Это вы заставляете меня умирать от нетерпения и тоски, Мари, — ответил Жак глухим голосом. — Что подумала она? Говорите… говорите же, если вы знаете!

– Она подумала, что вы любите ее и осмеливаетесь надеяться быть любимым ею.

– Никогда! Никогда я и помыслить не мог о подобной дерзости! — вскрикнул Жак вне себя.

– Она еще подумала, что ваша любовь из тех, которой не страшны никакие препоны, которая не остановится ни перед чем, даже перед мыслью о преступлении, ради того, чтобы сделаться хозяином Шамбла и обладать ею.

– О преступлении? — пролепетал больной, пристально глядя на Мари.

– Как же вы можете сделаться хозяином Шамбла, если не через брак с госпожой Теодорой? А каким образом вы сможете жениться на госпоже Теодоре, если оставите его в живых? Итак, хотите владеть поместьем Шамбла? Вы сказали это во всеуслышание, а сами тайно замышляете избавиться от владельца Шамбла. Вы и это сказали, только шепотом и одному себе.

Жак Бессон молчал: он был поражен. Служанка продолжала:

– Я угадала это в ваших словах, и госпожа Теодора также это поняла.

– Но ведь тогда она должна меня до смерти бояться! — вскрикнул Жак. — Однако она ошибается, она дурно судит обо мне, я никогда не думал об убийстве!

– Что же значили ваши слова? — с изумлением спросила Мари Будон.

– Я просто фантазировал, высказал довольно сильное желание, которое и могло бы навести меня на мысли об убийстве. Но чтобы на самом деле решиться на такое… Нет, я никогда не смог бы… Нет, никогда! Скажите это госпоже Теодоре!

Мари Будон пожала плечами и, глядя на больного с презрительным состраданием, сказала:

– А я-то считала вас мужчиной, Жак.

– Но… — удивленно пробормотал Жак.

– Довольно! — презрительно перебила служанка. — Я поговорю с госпожой Теодорой, если вы этого хотите, и вот что я ей скажу: «Этот Жак Бессон, человек, любовь которого вас восхищала, а не оскорбляла, этот крестьянин, которого вы считали храбрым и великодушным, преданность которого произвела на вас такое сильное впечатление, оказался трусом. Вы думали, что он готов на все, чтобы стать достойным вас и избавить вас от ненавистного мужа, — но вы жестоко ошиблись в этом человеке, и то, что вы принимали за сильную страсть, способную на все, чтобы обладать вами, было лишь робким и слабым желанием, мгновенно угасшим перед первым же серьезным препятствием».