Морис Левель - Вдова Далила; Ужас

В камине весело потрескивал огонь, а лампа, стоявшая на столе, освещала комнату. Хорфди сидел на диване, как раз напротив стеклянной двери, а рядом с ним — Мария. Она все еще носила траур, но теперь ее платье украшал небольшой вырез ворота, черные кружева покрывали плечи, а прекрасные волосы были кокетливо причесаны. Мария стала как-то мягче и женственнее, а в ее взгляде светилась нежность.

— Могу ли я слепо доверять вам, — спросила вдова, продолжая начатый разговор, — могу ли я верить вашим клятвам? Большинство мужчин не очень серьезно относится к своим обещаниям. Но разве мы созданы для того, чтобы нас обманывали? Не перебивайте меня, я знаю, что говорю, я была свидетельницей многих измен. Молодую, чистую, доверчивую девушку обмануть нетрудно: она не требует отчета о вашем прошлом, она хочет только, чтобы настоящее принадлежало ей одной. В своей невинности она даже не подозревает, что может быть иначе. В ней нет ни сомнений, ни подозрений. Разве ей пришло бы в голову обманывать любимого человека? Никогда. Мужчина же, которому она верит как святыне, случайно встречает более или менее соблазнительную особу, видит ее, идет за ней и изменяет той, которая его любит…

— Но которую не любит он, — вставляет Хорфди.

— Зачем же он тогда лгал? Зачем говорил ей, что любит?

— Он думал, что любит. Некоторые мужчины живут тихо и спокойно и благодаря своему темпераменту застрахованы от всякой страсти. Но их любовь так же мало похожа на истинную, как свет, освещающий нашу комнату, на солнце. Такие мужчины никогда не испытают всех радостей и страданий истинной любви!

Мария в пылу разговора не заметила, как близко пододвинулся к ней Хорфди. Он взял обе ее руки в свои. Огонь в камине ярко освещал эту картину. Роза и сирень, украшавшие Марию, распространяли вокруг одурманивающий аромат.

А за стеклянной дверью, напротив дивана, все еще молча стоял Зиг. Он слушал и страдал. Он готов был убить Хорфди, но не мог не признать, что тот неотразим в своей искренности.

Хорфди между тем говорил:

— Конечно, мужчина, обманывающий женщину, на самом деле ее не любит. Иначе, все его мысли принадлежали бы ей одной. Даже красавицы не распалили бы его чувств: они могли бы обнимать его, целовать, но он даже не заметил бы их. Весь мир для него заключался бы в любимой женщине. Он забыл бы с ней прошлое и будущее, все невзгоды обыденной жизни, всякое честолюбие, он забыл бы обо всем! Не удивляйтесь, что я так говорю, — продолжал Хорфди, — но с тех пор, как я узнал вас, мне кажется, что божество осенило меня своим крылом. Только теперь я понял, что значит истинная любовь. Я люблю вас всем своим существом. Я умираю от страсти, когда вижу вас, но не могу прижать к своему сердцу. Сжальтесь надо мной. При вас я робок как дитя; но кровь моя кипит, голова горит, тысяча мыслей и чувств одолевают меня. Сжальтесь надо мной и решите, наконец, мою судьбу! Должен ли я умереть или…

— Вы можете надеяться! — воскликнула вдруг Мария.

И, охваченная страстью, обвила его шею руками. Губы их встретились и слились в поцелуе. В это время за стеклянной дверью раздался крик. Но Мария и Хорфди, поглощенные своим счастьем, не услышали его. Минуту спустя кто-то громко хлопнул наружной дверью. Зиг убежал.

Очутившись на улице, он не знал, что предпринять. Вернувшись на Кейбельштрассе, в свою скромную каморку, он бросился на постель и спрятал лицо в подушку.

Давно обещанный разбор дела о преступлении на Французской улице начался в конце января. В восемь часов утра явились первые зрители, среди которых было много элегантных дам. Предъявив свои входные билеты и войдя в залу заседаний, они уселись на стульях за скамьей для свидетелей. Остальная публика разместилась в специально отведенном месте.

Зал был полон, в воздухе витало волнение. На столе у судьи лежали вещественные доказательства: длинный нож и красная записная книжка, раскрытая на той странице, где ван ден Кольб написал свои последние слова.

Ровно в десять начался суд.

Среди народа распространился слух, что на атлете будут кандалы и смирительная рубашка, но оказалось, что это неправда. Председатель нашел излишними подобные меры предосторожности. Двое жандармов конвоировали обвиняемого в зал и встали по обеим сторонам от него. Пауль не обращал ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг: он был очень удручен и старался не смотреть на публику.