Дороти Сэйерс - Встреча выпускников

— Ага! — сказал он, улыбаясь. — Но я позволил вам отдать этот долг, разрешив рискнуть собственной жизнью. Это было последним ударом, который растоптал моё тщеславие.

— Питер, но я действительно это ценю. Разве мне нельзя быть за это благодарной?

— Я не хочу благодарности…

— Но разве вы не возьмёте теперь то, что я хочу вам дать?

— Если вы так чувствуете, тогда я не имею никакого права отказываться. Давайте, обнулим все счета, Харриет. Вы уже дали мне намного больше, чем осознаёте. Вы свободны теперь и навсегда, насколько дело касается меня. Вчера вы наблюдали, к чему могут привести личные притязания, хотя у меня и не было намерений, чтобы вы увидели всё это в таком жестоком варианте. Но если обстоятельства заставили меня быть немного более честным, чем мне бы хотелось, всё-таки я и сам намеревался быть честным.

— Да, — глубокомысленно заметила Харриет. — Я не могу представить, что вы игнорируете факт, чтобы защитить диссертацию.

— Какая была бы от этого польза? Что бы я приобрёл, позволив вам поверить в ложь? Я собирался в барственной манере предложить вам небо и землю. И обнаружил, что всё, что я могу дать вам, — это Оксфорд, который уже и так ваш. Смотрите! Пройдите вокруг и посмотрите на его башни. Это было моей скромной привилегией почистить и отполировать вашу собственность и представить её вам для осмотра на серебряном подносе. Вступите во владение вашей собственностью и не бойтесь удивляться, как обычно говорится в другой связи.

— Питер, дорогой, — только и вымолвила Харриет. Она повернулась спиной к яркому городу, прислонилась к балюстраде и всмотрелась на него. — Чёрт побери!

— Не волнуйтесь, — сказал Питер. — со мной всё в порядке. Между прочим, дело идёт к тому, что на следующей неделе мне вновь светит Рим. Но я не уеду из Оксфорда до понедельника. В воскресенье проходит концерт в Баллиоле. Сможете пойти? У нас будет ещё один волшебный вечер и мы успокоим наши души концертом Баха для двух скрипок. Если вы ещё вытерпите меня. После этого я удалюсь и оставлю вас…

— Уилфриду и компании, — закончила Харриет с некоторым раздражением.

— Уилфрид? — переспросил Питер, на мгновение озадаченный, поскольку его ум не смог совершить этот резкий заячий прыжок в сторону.

— Да, я переписываю Уилфрида.

— О Боже, да, конечно! Парень с болезненным сомнением. Как его дела?

— Думаю, ему лучше. Уже почти стал человеком. Полагаю, я должна буду посвятить книгу вам: «Питеру, который сделал Уилфрида таким, каков он есть», что-то в этом роде… Не смейтесь, я действительно работаю над Уилфридом.

По каким-то причинам это заявление потрясло его так, как ничто другое.

— Моя дорогая, если я что-то сказал… Если вы позволили мне участвовать в вашей работе и вашей жизни… Так! Наверное, мне следует удалиться прежде, чем я сделаю какую-нибудь глупость… Я буду иметь честь остаться для потомства в подвёрнутых брюках Уилфрида… Вы придёте в воскресенье? Я обедаю с мастером, но встречу вас внизу у лестницы?… До встречи там.

Он побежал вдоль галереи и скрылся. Харриет осталась рассматривать королевство ума, сверкающее от Мертона до Бодли, от башни Карфакс до башни Магдален. Но её глаза были сосредоточены на маленькой фигурке, которая пересекала мощёный четырёхугольник, проходя в тени от Сейнт-Мэри к Хай-стрит. Все королевства мира и слава их...

Мастера, студенты, гости, — все сидели, скученные, на низких резных дубовых скамьях, локти на столах, глаза прикрыты пальцами, или обращены к платформе, на которой два известных скрипача совместно сплетали прекрасные пряди концерта ре минор. Холл был практически переполнен; плечо мантии Харриет касалось мантии её спутника, а полумесяц его длинного рукава лежал на её коленях. Он был окутан неподвижной строгостью, с которой все настоящие музыканты слушают настоящую музыку. Харриет достаточно хорошо чувствовала музыку, чтобы уважать эту отчуждённость; она знала, что восторг на лице человека напротив предназначался только для того, чтобы другие считали его музыкальным, и что пожилая леди в их ряду, которая постукивала пальцами в такт, была профаном в музыке. Она и сама была достаточна развита, чтобы сочетать звуки с размышлениями, старательно распутывая переплетённые музыкальные цепочки звено за звеном. Она была уверена, что Питер мог слышать весь запутанный фрагмент, каждый по отдельности и одновременно, независимо и слитно, переливающийся через верх и утекающий из-под ног, радующий как ум, так и сердце.