Найо Марш - Последний занавес

— Ты уже ответила?

— Пока нет, — пробормотала Трой.

— А ведь отправлено оно шесть дней назад, — строго сказала мисс Босток.

— Знаю. Моя вина. Как сформулировать в телеграмме: «Глубоко сожалею чужих домах картин не пишу»?

Кэти Босток помолчала, поглаживая своими короткими сильными пальцами вензель с крестом.

— А я думала, что такие штуковины бывают только у пэров, — заметила она.

— Видишь, тут крест с окончанием в виде якоря. Отсюда, наверное, и Анкред. [1] Игра созвучий: anchor (якорь) — Анкред.

— А, все понятно! — воскликнула Кэти, потирая нос пальцем в голубой краске. — Забавно.

— Что забавно?

— Ты ведь вроде делала декорации для одной постановки «Макбета»?

— Ну да. Точно, поэтому обо мне и вспомнили.

— Боже милосердный! Помнишь, — продолжала мисс Босток, — мы видели его в этом спектакле? Ты, Родерик и я? Нас Батгейты пригласили. Еще до войны дело было.

— Конечно, — кивнула Трой. — Он играл бесподобно, верно?

— Верно, и больше того, он выглядел бесподобно. Что за череп! Трой, помнишь, мы говорили…

— Говорили. Слушай, Кэти, ты, часом, не хочешь сказать…

— Нет, нет, конечно, нет. Во имя всего святого, нет! Но чудн о все-таки, ведь мы тогда сразу согласились, что здорово было бы написать его в эдакой величественной манере. На фоне задника, который выкроили из твоей декорации, — плывущие облака и грубая черная стена замка. Сама фигура расплывчатая, в плаще.

— Вряд ли бы это его обрадовало. Старый господин, он, наверное, предпочел бы появиться в лучах света, и выражение чтобы подобающее было. Ладно, надо послать телеграмму. Ах, будь оно неладно! — вздохнула Трой. — Хорошо бы все же чем-нибудь заняться.

Мисс Босток хмуро посмотрела на Трой. Четыре года напряженной работы над плакатами для армии, а затем такой же и, пожалуй, требующей еще большей дисциплины работы в комитете ООН по оказанию помощи и реабилитации оказались, похоже, большим испытанием для ее подруги. Она исхудала, сделалась немного раздражительна. Наверное, было бы лучше, если б она могла побольше писать, подумалось Кэти. Мисс Босток не считала цветные карты, пусть самые необычные, компенсацией за отказ от чистого искусства. Четыре года без живописи и без мужа. «Слава Богу, — подумала Кэти, — я не такая. Меня все устраивает».

— Если он будет здесь через три недели, — говорила Трой, — как думаешь, где он сейчас? Может, в Нью-Йорке? Но тогда он бы телеграфировал оттуда. Последнее письмо, разумеется, пришло еще из Новой Зеландии. И телеграмма тоже.

— Почему бы тебе не заняться работой?

— Работой? — рассеянно переспросила Трой. — А, ну да, конечно. Пойду все же пошлю телеграмму. — Она двинулась было к двери, но тут же вернулась за письмом. — Шесть на четыре, подумать только.

— Мистер Томас Анкред? — спросила Трой, разглядывая визитку. — Слушай, Кэти, милая, да ведь это он, собственной персоной.

Кэти, почти закончившая свое мощное полотно, отложила кисти и сказала:

— Это ответ на твою телеграмму. По твою душу приехал. А кто это?

— Насколько я понимаю, один из сыновей сэра Генри Анкреда. Театральный продюсер, что ли? Помнится, я видела это имя под перечнем исполнителей ролей — «Продюсер Томас Анкред». Ну да, точно. Это он занимался постановкой «Макбета» в «Единороге», о которой мы с тобой говорили. Видишь, и на визитке — театр «Единорог». Придется пригласить его поужинать, Кэти. Ближайший поезд только в девять. Снова консервы придется открывать. Боже, какая тоска.

— Не понимаю, почему он должен ждать именно здесь. В деревне есть забегаловка. Если уж он приезжает с поручением какого-то идиота…

— Посмотрю хоть, как он выглядит…

— Что, прямо так, даже рабочую блузу не снимешь?

— Да нет, пожалуй, — рассеянно сказала Трой и двинулась по дорожке, соединяющей студию с домом, где она жила. День выдался холодный. Обнаженные ветви деревьев покачивались со скрипом на северном ветру, по небу бежали свинцовые тучи.

«А если, — вдруг подумала Трой, — я войду в дом, а там — Рори? Допустим, он решил приехать тайком и теперь ждет меня в библиотеке. Он зажег огонь в камине, чтобы нам было тепло. Лицо его вы глядит так же, как в первый раз, когда он стоял там, — немного бледное от возбуждения. Допустим…» — Воображение у нее было живое, и она стремительно разматывала нить фантазии. Картина оказалась настолько ясной, что вызвала физическую реакцию: сердце заколотилось, а ладонь, стоило положить ее на ручку двери, ведущей в библиотеку, даже слегка задрожала.