Уинстон Грэхем - Энджелл, Перл и Маленький Божок

— Ваша версия разлетелась бы в прах, если бы они их нашли, вы понимаете?

— Но ведь они их не нашли.

Он слушал эту лживую сирену, эту змею-искусительницу.

— И кроме того, — продолжала она, — это неправда — неправда, что вы убили его, потому что вы… вы обманутый муж. Вы убили его из самозащиты, потому что думали, что он собирается на вас напасть.

Он тяжело поднялся с кресла, словно старик, проковылял на кухню, налил полстакана виски, плеснул туда содовой. Сейчас он ненавидел ее за ее поведение после смерти Годфри, так же как и за все остальное. Он плохо соображал, терял сознание, задыхался от тошноты и ужаса, а она набросилась на него, подавила его, руководила им, допрашивала его, указывала ему, в то время как он неподвижно лежал на кровати, с трудом понимая происходящее. Чей это револьвер? Кому известно, что он у него есть? Где он его купил? Как оставить на нем отпечатки пальцев?

Сегодня его острый юридический ум частично обрел прежнее равновесие и весь день был занят поисками различных вариантов, оправдывающих обстоятельств и защиты; но все было ограничено, определено ее версией, которую она заставила его повторить. Все должно соответствовать этой версии. Может быть (или ему только показалось), ее надоумило сказать, что револьвер принадлежит Годфри, для того, чтобы спасти его, Уилфреда, от невообразимо страшных последствий. Или ему только показалось? Если ей поверят, если им поверят и полиция будет исходить из этого предложения, то это, безусловно, счастливая идея, которая может спасти его от тюремного заключения. Но он не испытывал чувства благодарности. Она не имела права на подобную идею. Это была преступная идея и преступный обман, и если он откроется, то последствия будут неслыханными, страшнее трудно себе даже представить.

Вчера он, адвокат, должен был взять все в свои руки, а не она, неверная жена.

Когда он вернулся в гостиную, она стояла и смотрела в окно. Она всегда держалась с достоинством, и теперь ее сломленный вид был как признание поражения. Молодость увяла в ее сердце.

Он сказал:

— Эта ваша версия. Которую вы заставили меня принять, когда я был в состоянии шока, вы мне ее навязали. Тогда она, может, и казалась вам идеальной, но версия эта все же беспомощна, неубедительна. Если полиция узнает правду, что наверняка и случится, вам и мне несдобровать.

— Я не представляю, как они могут это установить.

— Вы не знаете полиции. — Он сделал глоток, и виски подействовали, как наркотик. — Вы ведь заботились о своей репутации, а не о моей? Так ведь?

— Не знаю.

— Кстати, скольким людям известно о вашей дружбе с ним до замужества?

— Мы не были друзьями. Я сказала полиции почти что правду.

— Сколько людей знают?

— Хэйзел Бойнтон. И еще двое молодых людей.

— А ваша семья?

— Нет. Он приходил дважды, но не заставал меня дома.

— Если полиция вздумает поинтересоваться, эти, другие, эта девушка и молодые люди, конечно, не станут молчать.

— Они могут только подтвердить, что я была с ним знакома, Я сказала полиции, что была с ним знакома. Это почти правда, ее можно толковать как угодно. Тут ничего не докажешь!

— Письма имеются? До и после замужества?

— Нет.

— Леди Воспер что-нибудь знала? Не могла она проговориться кому-нибудь при жизни?

— Он говорил, нет. Он не хотел, чтобы… чтобы она ревновала.

Энджелл поставил пустой стакан.

— Так я и думал. Но вы… Даже тогда, вы… Господи, как вы мне отвратительны. Ну, а сюда? Сколько раз он приходил сюда?

— В последнее время не приходил. Только вчера.

— А до этого?

— Не помню. Три или четыре раза.

— А вы к нему?

Она повернулась от окна, глаза мертвые, сделала движение уйти.

— Ответьте мне.

— Три или четыре раза. У него была своя комната. Не квартира, а комната. Просто поднимаешься по лестнице — и сразу дверь. Я никогда не видела ни хозяйки, ни привратницы.

— Что вы там могли оставить? Какие-нибудь вещи? Носовой платок, туфли, гребенку?

— Ничего. Ни единого предмета.

Он не сразу лег в кровать. Сначала она приготовила суп, открыла банку консервированного языка, испекла четыре картофелины в мундире, нашла немного сыра. Они ели за одним столом, разделенные незримым присутствием Годфри. Дважды раздавался телефонный звонок, и один раз позвонили в дверь, но всякий раз это были репортеры, и они отказывались отвечать на вопросы. А разговаривали друг с другом только на одну тему. В конце ужина она спросила, когда, по его мнению, состоится суд.