Адива Гефен - Алмазная пыль

Папуля пытался возражать против переезда в Герцлию, но никому еще не удавалось заставить дедушку изменить свое решение, тем более — моему хрупкому папе. Дед, никого не слушал. Захватив с собой немного массивной мебели, часть своей мрачной коллекции картин и среди них портреты членов семьи, а также пророков Элияху и Шмуэля (оба гневные и страшные), упаковав кое-какую домашнюю утварь, гипсовые статуи скачущих коней, бронзового нищего, потрепанный по краям ковер, ужасные подсвечники и всякие старые лампы и тарелки, он покинул квартиру, в которой прожил с Йоной пятьдесят лет.

Целых два года пустовала большая квартира на улице Ахад а-Ам. Дедушка говорил, что он не может даже думать о том, чтобы в комнатах, по которым ходила бабушка Йона, поселились чужие люди. Отец твердил, что он надеется на скорое возвращение дедушки домой. А что касается Рут, то у нее были определенные виды на эту квартиру. Она планировала превратить ее в студию для занятий камерного ансамбля, который будет по вечерам развлекать соседей своим бренчанием.

Кончилось тем, что квартира досталась мне. Дедушка сам предложил мне в ней пожить. Я жила тогда в затхлой квартире с тремя компаньонами. Запах, тянувшийся из нашего туалета, был почти так же ужасен, как вонь от носков, останки которых валялись в каждом углу, и доисторических окаменелостей, позеленевших в нашем общем холодильнике. Не было никакой причины там оставаться. За три дня, невзирая на прищелкивания языка тети Рут, я поселилась в просторной дедушкиной квартире.

И всем этим царством, в котором свободно могли бы разместиться шестеро жильцов, правила я одна! Большую часть старой массивной мебели, оставшейся в квартире, я запихнула в одну из комнат. Мне всегда казалось, что эта мебель злится, когда до нее дотрагиваешься. Огромную коллекцию больших картин маслом и скульптур я заперла в другой комнате. Пусть пылятся вне поля моего зрения! Несколько картин остались висеть в гостиной и прихожей, сердито взирая со стен на вечный беспорядок.

Тетя Рут периодически стучала в дверь и спрашивала, нельзя ли получить старый персидский ковер или серебряные подсвечники с рельефным узором из финиковых пальм. «Нет, — неизменно отвечала я. — Ты же знаешь, что дедушка не разрешает мне ничего трогать». Она вздыхала, розовой салфеткой смахивала пыль с большого написанного маслом портрета Эстер Кеслер — тети Макса, висящего у входа, и удалялась.

Как и ожидалось, дорога в этот час была пуста, и светофоры мигали унылым желтым светом, что означало их глубокий сон. Без пяти четыре я припарковала «форд» рядом с заброшенным пикапом деда — остатком роскоши, напоминающем о былом расцвете этого дома и его хозяина. Много лет дедушка ездил на своем пикапе, не утруждая себя продлением водительских прав и полностью игнорируя правила дорожного движения и дорожные знаки. Например, знак «Стоп» он воспринимал как личную обиду. Когда он строил Страну и прокладывал дороги, таких знаков не было, — возмущенно гремел он, — и, тем не менее, все знали, когда нужно остановиться, а когда ехать. А теперь? Всякое ничтожество будет устанавливать здесь новый знак и присылать полицейского его штрафовать?! В конце концов, именно папе удалось раз и навсегда спасти дороги от деда-лихача. Он пригрозил сообщить властям, что дед ездит без прав, и тот сдался.

Меня встретили мрачные тени хлама — закопченные части машин, листы металла, битые бутылки, гнутые полки и сломанные ящики… Казалось, сюда выбросили всё содержимое остановленной лаборатории. Я подошла к большим воротам, покрытым дырчатым асбестом. Легкий толчок — и сразу послышался злобный лай. Жуткий Мориц сообщал всему миру, что кто-то проник на территорию. «Шшшш… Хороший песик», — испуганно прошептала я. Мориц не из тех собак, с которыми хочется встречаться ночью один на один. Выскочив из темноты, он стал подозрительно обнюхивать мои туфли. Ужас! Кто знает, что творится в этой здоровенной собачьей голове!..

Он принюхивался, не выказывая никаких знаков дружелюбия, потом поднял голову и вперил в меня взгляд опытного охранника, подтверждающий, что я прошла проверку. Я почесала его за ушами, продолжая голосом медсестры из палаты для недоношенных твердить мантру «хороший песик… хороший песик…» Он улегся у моих ног и поднял голову, будто просил погладить его еще. Даже такое чудище, как Мориц, не в силах отказаться от ласки…

— Деда! — крикнула я. — Я приехала.

Ответа нет.