Адива Гефен - Алмазная пыль

— Ну, что ты думаешь мы делаем? — Синие дедушкины глаза пристально смотрели на меня.

— Ничего мы не делаем, дедушка! И думать мне не о чем! Для этого есть полиция. Сыщики. Следователи по делам о смерти. Криминалисты. Пусть они думают! Я понимаю, почему ты не хочешь им звонить, но у тебя нет выбора.

— Нет, нельзя! Не полиция! — Дедушка смотрел вдаль, на какой-то воображаемый закрывающийся горизонт.

— Они будут к нему приставать, — сказал он тихо. — Они скажут, что человек в его состоянии сделал что-то ужасное, не владел собой, скажут, что он способен на всё, что он не различает добро и зло — всякую такую чепуху. И сразу же наденут на него смирительную рубашку и увезут. Как тогда. Найн , Габи, битте !

— Они захотят узнать, зачем он тащит в свою комнату трупы и почему размахивает ружьем! — рассердилась я. — И еще они захотят узнать, почему вы сразу не вызвали полицию…

Газета понял, что говорят о нем. Он встал, вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отдал мне честь.

— Как только я увидел ее, я знал, что ей здесь нужно, — сказал он, указав на труп.

Дедушка подскочил к нему с легкостью чемпиона по прыжкам и что-то прошептал. Газета расплылся в довольной улыбке и снова уселся.

— Дай ему сказать, что он видел, дедушка!

— Не надо — что он понимает!.. Он уверен, что это нацистская шпионка, ты же его знаешь — не понимает, голова не в порядке. Пожалуйста, помогай нам, Габи, нельзя, чтобы приехала полиция — много вопросов… Это не хорошо…

— Сожалею, гроссфатер, — я ласково погладила его по щеке. — Мертвая женщина — это дело полиции, а не охотника за нацистскими шпионами.

— Есть другое решение, Габриэла. Увезем ее отсюда в другое место — это то, что нужно, — далеко, можно к морю. Нельзя оставлять ее здесь!

— Нет, дедушка! Я к ней не притронусь! Не важно, где ее найдут, — они всё равно придут сюда. Если на листьях розмарина остался хоть один волос, они его найдут. Если она дышала воздухом твоего двора — они узнают. Это только ухудшит наше положение. Если твой друг что-то видел, пусть всё им расскажет, а если ты ее знаешь — то тебе лучше рассказать об этом мне сейчас!

Макс — мой дедушка! — закричал в ответ:

— Не видел! Что видел? Не знаю ничего! Положим ее в твою машину, выбросим в песках и пойдем спать! И — всё хорошо!

О’кей. Понятно. Не о чем говорить! Я стала пятиться к двери.

— Куда?! — Дедушка метнулся за мной, наплевав на свои восемьдесят пять лет.

— Если ты хочешь помощи, принимай ее так, как понимаю я! Я вызываю полицию!

Дедушка казался больным. Разбитым. Я знала, что он умоляет о душе своего друга, верит, что я смогу вытащить их из этого болота. Но я не могла этого сделать. Ни за что на свете не стала бы я так рисковать — это только запутало бы их и меня еще больше…

— Если ты уверен, что вы в этом не замешаны, — бояться нечего. Приедут, разберутся и уедут. Дай мне с ними поговорить — я всё объясню, и его состояние тоже. Это помощь, которую вы от меня получите. Но если ты имеешь отношение к этой женщине, всё меняется.

— Если бы здесь был твой отец, он знал бы, что делать.

Опять эти манипуляции!

— Мой отец? — удивленно подняла я брови. — Ты уверен? Да он бы мне позвонил и попросил бы помощи!

Он безнадежно закивал головой. Знал мое упрямство! Это наследственное…

Я обняла его. Обвилась руками вокруг шеи, дыша в макушку… Всю жизнь он заботился о Якобе-Газете. С того самого случая, когда он, вернувшись с Мертвого моря, нашел подвал пустым, а Якоба — помещенным в психбольницу, он впятеро усилил свою опеку. Он понял, что только он один во всем мире может защитить этого вырванного из жизни человека. Помню, как он бушевал, обнаружив, что подвал пуст, как обвинял ее — ту, которая тогда еще была моей мамой, меня, Лиора, папу, мэра города, коммунистов… А больше всех — Рут. Это она — так он сказал — она уговорила маму пожаловаться на его друга. Он ей этого так и не простил. Потом нанял адвоката и оформил опекунство над несчастным. Когда Якоб выписался, всё изменилось. И мы тоже… Папа поддался на мамины уговоры, и мы переехали в дом в Рамат а-Шароне, о котором она так мечтала. Подальше от дедушки.

Газета подозрительно смотрел на нас и повторял, что труп принадлежит ему, и он намерен выдать его французскому подполью. Плечи дедушки поникли. Он прислонился к стене. Он сдался. Я беспокоилась за него — он был печален и подавлен и тяжело дышал. Но у меня не было выбора. Я не занимаюсь трупами — это не в моей компетенции.