Николас Блейк: В аду нет выбора

Было очень приятно видеть, как хорошо поладили между собой Елена и папа. Когда она была в расположении, то отличалась необыкновенной веселостью. Тогда ей удавалось расшевелить даже папу. Он бывал иногда невероятно суровым, ушедшим в себя, даже несправедливым — таковы мужчины. Но Люси знала, как он ее любит, и никогда не обижалась долго на случайные проявления вспыльчивости. Чего она терпеть не могла, так это когда взрослые ссорились. Насколько ей было известно, между отцом и Еленой никогда не случалось размолвок. Тем неожиданней было для Люси, когда два месяца назад между отцом и Еленой произошла ссора, в разгар которой в комнату вошла Люси. Это была глупая сцена из-за фотографии Кэролайн. Фотография всегда стояла на письменном столе отца. Елене захотелось ее убрать. Ее можно было понять: ни одна женщина не захочет, чтобы первая жена мужа смотрела на нее, когда бы она ни вошла в комнату. Однако было странно, почему Елена так долго выжидала, прежде чем попросить убрать эту фотографию. Теперь ее на письменном столе отца не было. Но Люси глубоко, как могла, спрятала в себя воспоминание об этой ссоре.

Однако девочка смутно, каким-то странным образом осознавала, что с тех пор не все идет по-прежнему хорошо. Люси знала, что ее отец очень напряженно трудится в своем научном учреждении, и догадывалась, что он бьется над какой-то трудноразрешимой проблемой. Но приступы дурного настроения Елены, по-видимому, теперь продолжались дольше. И когда однажды папа вернулся домой с сияющим лицом, Елена встретила его при этом не очень приветливо. Люси это почувствовала: что-то в ее поведении изменилось.

Люси оторвалась от этих мыслей и начала обдумывать новую главу своего романа, в котором героиня (она сама) должна быть засыпана снегом в Домике для гостей вместе с какими-то отвратительными людьми. Но потом она спасается оттуда на санках и приводит в Домик полицию, чтобы схватить всю банду.

В соседней комнате Елена Рэгби пробудилась после неспокойно проведенной ночи и положила голову на плечо мужа, как бы защищаясь от утреннего света. У нее были какие-то моменты забывчивости, когда они занимались любовью, затем снова ее мысли устремлялись по этому страшному, проложенному ранее руслу. И так было все время. Алфред Рэгби лежал на спине, с очень ясной головой, переживая вновь триумф, которого достигли он и его группа ученых. Неделю, последовавшую за их открытием, он чувствовал полнейшее истощение сил, дойдя, казалось, до последней черты. Теперь он вновь обрел себя. В будущем возникнут новые проблемы. Но несколько дней он должен посвятить Люси, чтобы устроить ей замечательный праздник.

Лэнс Аттерсон проснулся рядом с Черри, которая записалась как миссис Аттерсон в регистрационном журнале Домика для гостей. Отбросив со лба прядь волос, он ткнулся бородой в лицо девушки. Она не пошевелилась. Лэнс скосил глаза на гитару, лежащую на кучке одежды Черри на полу, и подумал, может ли он разбудить ее громким звучанием струн. Он решил этого не делать — чем меньше внимания они проявляют друг к другу в этой дыре, тем лучше. Ему пришло в голову, что впервые за двадцать пять лет, насколько ему известно, он проснулся рядом с богатой наследницей. Он встал, чтобы взглянуть на этот феномен. Припухшие веки, мертвенно-бледное лицо с зеленоватыми полосками под глазами, спутанные прямые желтоватые волосы, губы бледные, словно у рыбы. Безусловно, она не Брижит Бардо. Он стянул простыню, обозревая большие груди, каждая из которых напоминала расползшийся пудинг.

Странность заключалась в том, что она выглядела совсем невинной. Точно переразвитый ребенок. Ничего общего между телом женщины и лицом ребенка. И не то чтобы она была нехороша в постели. «Ну, — подумал Лэнс, — я ничего не смогу поделать, если она усядется на меня. Кто я такой, чтобы лишать ее удовольствия?»

— Просыпайся! — Он потряс девушку за пухлые плечи. — Вставай и свети, клецка.

Адмирал Салливан дотянулся до ночного столика и вставил зубные протезы. На соседней постели храпела его жена Мюриел.

Часть ее лица, не прикрытая простыней, а также и то, что скрывала простыня, напоминало раздраженного мопса. Адмирал не взглянул на нее. Он открыл книгу индийского мистика, которую читал, но безмятежное состояние духа, которое ей надлежало вызывать у читателя, отнюдь не овладело адмиралом. «Земные блага, — провозглашало повествование, — лишь тени вечного…» «Без сомнения, — подумал адмирал, — но я мог бы иметь побольше таких теней».