Николас Блейк - Голова коммивояжера

— Ну и ну! — пробормотал Найджел, накрывая голову материей.

— Как вы смеете! — От двери послышался негодующий голос Мары Торренс. Она резко поставила поднос с кофе на стол и бросилась между Найджелом и глиняной головой, будто защищая ее. — Как вы смеете без разрешения пялиться на мою работу!

— Так это вы сделали?

— Ненавижу, когда люди рассматривают мои незаконченные произведения, — сказала она уже более спокойно. — Извините, что так получилось.

— Незаконченные? Понятно.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, я всего хотел спросить, таким ли на самом деле вы воспринимаете Роберта Ситона.

— О нет-нет! — На ее лице отразилось замешательство, голос стал тихим и нерешительным. — Я не знаю, почему так вышло, — сказала она, — это пугает меня. Я лучше начну снова.

— Но получилось хорошо. Очень хорошо. Ужасно хорошо!

— Что хорошо получилось? — спросил ее отец, входя в комнату.

Найджел указал на голову.

— А, да, действительно, Мара унаследовала кое-что от моего таланта. Кстати, это будет удар для Дженет. — Реннел Торренс довольно хихикнул, уселся в кресло и налил себе чашку кофе. — Она ведь просила об этом.

— Просила?

— Ага. Несколько дней назад — когда это было, Мара? Прошлую субботу Дженет была здесь. Мы говорили о современном искусстве. Безнадежная старая мещанка эта Дженет. Мара разгорячилась. По поводу абстракционистов. Любимая тема моей дочери, знаете ли, три изгиба, заглубление, назовите это композицией — и готово дело. Однако Дженет заявила, что Мара не сумеет сделать чей-либо портрет в реалистической манере, чтобы можно было узнать конкретного человека, не сумеет, как бы ни старалась. Дженет сказала: «Люди пишут абстрактную живопись потому, что не способны изобразить что бы то ни было в настоящем виде». Примитивно сказано, но я далек от того, чтобы не согласиться с этим. Моя дурочка, однако, твердила по-прежнему: «Изгиб, линия, крючок», затащила сюда Роберта, чтобы он ей позировал.

— И вы думаете, это удачное сходство? — спросил Найджел после некоторой паузы.

— Получилось хорошо. Правда, я не видел головы дня два.

Он встал с плетеного кресла, неуклюже подошел к столу и снял покрывало… Найджел увидел, как изменилось его лицо, и услышал вырвавшийся из горла странный звук. Чуть не перевернув голову, Реннел Торренс с яростью набросил на нее материю. Когда он приковылял назад к своему креслу, его одутловатое лицо было зеленоватого цвета.

— Извините, — сказал Торренс, — порой бывает плохо с сердцем. Мара, дай мне немного бренди, будь хорошей девочкой.

— Я дам тебе воды. Бренди ты уже выпил много за ленчем.

Когда девушка вышла из комнаты, Найджел спросил:

— Это не совсем Роберт Ситон, так ведь?

— Что вы, черт возьми, имеете в виду? Кто это еще может быть? — возразил художник с излишней для человека, у которого только что было плохо с сердцем, горячностью. — Позировал Роберт. Спросите Дженет. Она заставила его это сделать.

— Я хотел сказать, что получилось не совсем свойственное Роберту Ситону выражение лица, — ответил Найджел простодушно.

Вскоре после девяти вечера Блаунт подъехал к ферме Пола Уиллингема.

— Так ты собираешься погостить в Плэш Медоу на следующей неделе, как я слышал? — Это были первые слова суперинтенданта, сказанные Найджелу. — Весьма удачно придумано.

— Рад, что ты одобряешь. Но вот что я тебе скажу, Блаунт: я гораздо больше интересуюсь поэзией Роберта Ситона, чем его склонностью к убийству, если таковая имеется. И сделаю все, чтобы воспрепятствовать правосудию, если потребуется. У нас в стране не так много хороших поэтов, чтобы позволить расправиться с одним из них.

Суперинтендант был явно шокирован таким резким заявлением. Потом у него появилось довольное выражение лица, как у шотландца, который понял шутку без посторонней помощи.

— Думаю, что ты дурачишь меня, Стрэйнджуэйз. Конечно, у нас нет оснований подозревать мистера Ситона. Но домочадцы — это другое дело.

Блаунт рассказал, что, воспользовавшись соображениями Найджела, он сузил время поисков в Ферри Лэйси от полуночи с четверга до пятницы прошлой недели. Выяснил, будто женщина, живущая по соседству с домом садовника Ситонов, в ту ночь собиралась рожать. Ее муж вскоре после одиннадцати вечера пошел звонить доктору из автомата. Доктор же уехал по другому вызову, но ему обещали все передать. Муж — это был их первый ребенок — очень беспокоился. С двенадцати почти до часу ночи, когда доктор наконец приехал, он стоял в ожидании либо на крыльце своего дома, либо на дороге и был абсолютно уверен, что за это время никто по верхней тропе не проходил. Такое свидетельство, если на него можно положиться, говорит о том, что незнакомец от развилки избрал левую дорожку, ведущую к Плэш Медоу.