Эрл Гарднер - Дело об искривленной свече

— Как долго вы находились у нее дома?

— С полчаса. Возможно, три четверти часа.

— Каким образом вы узнали, что отыщете ее в аэропорту?

— Помогла чистая случайность.

— «Чистые случайности» — это мое самое любимое блюдо! Обожаю всякие странности, аномалии, случайности… — заявил совершенно серьезно Мейсон.

— У нас с Фредом имелись совершенно определенные обязанности. Мы как бы поделили работу.

— Вы хотите сказать, что работали вместе с Милфилдом в этой так называемой Скиннер-Хиллзской овцеводческой или каракулевой компании?

— В известном смысле, да. Только мое участие было скорее косвенным.

— Как прикажете это понимать?

— Ну, я работал — мои интересы не совпадали с интересами… Ол-райт, остановимся на этом. Некоторые деловые подробности я не могу обсуждать.

— Вы имеете в виду, что вы работали по нефтяной программе и…

— Прошу вас, мистер Мейсон, не вкладывайте мне слова в рот, не подсказывайте, что мне говорить. Единственное, что я могу сообщить, это то, что я был связан с Фредом. Он попросил меня сходить к нему домой и забрать портфель с бумагами. Объяснил, где его найти, на случай, если Дафны не будет дома.

— В котором это было часу? — спросил Мейсон.

— Примерно в полдень или чуть позже.

— Почему Милфилд сам не захватил бумаги с собой?

— За ленчем он договорился о какой-то важной встрече.

— Вы должны были с ним встретиться после ленча?

— Нет, примерно в четыре часа.

— Вы знали, куда он намеревался отправиться потом? И что сделать с бумагами?

— Эти бумаги он хотел показать мистеру Бербенку. Мистер Бербенк ожидал его на борту яхты.

— Но разве Бербенк, когда находился на яхте, не запрещал беспокоить его с деловыми вопросами?

— Как правило, да. Но это был особый случай. Мистер Бербенк сам пожелал увидеть Фреда, фактически приказал ему явиться на яхту.

— Вы уверены?

— Да.

— А если выяснится, что Роджера Бербенка в пятницу на яхте не было, что он не собирался там быть?

Ван Ньюис улыбнулся и покачал головой. И улыбка и жест были доверительными.

— Уверен, вы выясните, что в действительности так не было, мистер Мейсон.

Мейсон хотел что-то сказать, но передумал. В течение нескольких минут он обдумывал ответ Ван Ньюиса, затем сказал:

Ол-райт, вы отправились за бумагами. Что было дальше?

— Понимаете, к подушке на тахте была приколота записка…

— Вы прочли записку и оставили ее на месте?

— Нет, конечно. Я побоялся, что Фред может заскочить домой на минуту. Он очень расстроится. Я же сказал, что Дафна — «эмоциональная цыганка». Поэтому я сорвал записку и сунул себе в карман.

— Записка предназначалась Фреду?

— Да.

— Записка сохранилась?

— Да. Но, мистер Мейсон, ваш допрос далеко отошел от сути дела. Вам это не кажется?

— Нет.

— Записка, мистер Мейсон, сугубо…

— Эта записка, — прервал его Мейсон, — является вещественным доказательством. Во всяком случае, в той части дела, которую расследую я. Если вы хотя бы отчасти заинтересованы в том, чтобы избежать широкой огласки, вы поймете, что самым разумным для вас будет ознакомить меня с той информацией, которая меня интересует.

Ван Ньюис еще с минуту поколебался, вопросительно посмотрел на Деллу Стрит.

Та уверенно кивнула и произнесла:

— Так будет лучше, вы сами в этом скоро убедитесь.

— Хорошо, — сдался Ван Ньюис. — Возможно, в самом деле разумнее будет ознакомить вас со всеми фактами, мистер Мейсон.

Он раскрыл портфель, вытащил листок бумаги и протянул его Мейсону.

Мейсон заметил, что листок и в самом деле был приколот к какой-то ткани, об этом говорили и двойные проколы в углу, и помятая его верхняя половина.

Записка была написана чернилами аккуратным почерком:

«Дорогой Фред!

Я знаю, ты посчитаешь меня гадкой, в особенности из-за того, что уже было в прошлом. Но я ничего не могу с собой поделать. Как я говорила тебе десятки раз, я не в силах бороться с велением сердца. Я могу только контролировать свои эмоции, но мне не совладать с тем, что порождает эмоции и без чего я просто не могла бы существовать.

В течение долгого времени я боролась с этим и сомневалась в необходимости того шага, который все же предпринимаю. Думаю, ты и сам распознал симптомы моего душевного состояния, но боялся поставить окончательный диагноз. Точно так же, как сначала боялась я. Короче, Фред, я люблю Дуга, и этим сказано все! Дело вовсе не в том, что ты сделал или чего не сделал. И теперь уже ни один из нас не в состоянии ничего изменить. Ты всегда поразительно хорошо относился ко мне, я буду и впредь уважать тебя и восхищаться тобой.