Эрл Гарднер - Дело застенчивой обвиняемой

— Я предварительно дал пациентке лекарства. Потом использовал несколько наркотиков, и она впала в бессознательное состояние. Когда пациентка начала приходить в себя, я использовал слабый раствор натриевого пентотала и средство, возбуждающее психику, чтобы заставить ее говорить. Высшие корковые клетки при этом находятся в противоборствующем состоянии. Между физической летаргией и определенной тягой поболтать.

Это такая сбалансированная ситуация, которая в идеальном состоянии существует всего несколько минут, но иногда она длится значительно дольше. Это зависит от индивидуальности. — Доктор Динэйр снял с магнитофона крышку, вставил шнур в розетку, повернул выключатель и сказал: — Я хочу, чтобы ты внимательно послушал.

Перри Мейсон и Делла Стрит прослушали записанный разговор. Когда пленка домоталась до конца, доктор Динэйр щелчком переключил магнитофон на перемотку, а затем выключил магнитофон. Закрыв его крышкой, он взглянул на Мейсона и спросил:

— Что ты скажешь?

— А что ты хочешь услышать?

— Я хочу знать о своих официальных правах.

— Для чего?

— Тогда я буду знать, что мне делать.

— Если я скажу тебе, что, согласно требованию закона, ты обязан сообщить эту информацию властям, ты это сделаешь?

Доктор Динэйр подумал какое-то мгновение, а потом сказал: — Нет.

— Почему же?

— У меня есть совесть и этический кодекс. Наши законы, касающиеся конфиденциальной информации, были приняты, еще когда не было психиатрии. Сегодня для того, чтобы лечить пациентов, врач должен знать секреты, скрытые глубоко в сознании пациента. Моя жизнь посвящена этому искусству исцеления.

— Так ради чего ты пришел, — сказал Мейсон, — если знаешь, что хочешь сделать? Это не входит в закон.

Доктор Динэйр ответил:

— Наверное, я пришел, чтобы снять с себя ответственность. И иметь возможность сказать, что советовался с адвокатом.

— Если бы я сказал тебе, — сказал Мейсон, — что, согласно закону, ты должен уважать конфиденциальное сообщение клиента и что тебе не обязательно передавать полученную информацию полиции, то ты тогда смог бы оправдаться тем, что, мол, сходил к адвокату и последовал его совету, так?

— Да, так, — ответил доктор Динэйр.

— А если бы я сказал тебе, что по закону у тебя нет никакой альтернативы и ты должен сообщить властям об известном тебе, ты бы тогда отказался следовать моему совету, а?

— Да, это верно.

— В таком случае, — продолжал Мейсон, — ты бы поставил себя в крайне уязвимое положение. Не только утаивая от закона информацию, но и зная, что ты нарушаешь закон. Ты бы превратился в фактического соучастника.

— Это проливает на ситуацию иной свет, — сказал доктор Динэйр. — Я пришел сюда, поддавшись порыву, а теперь понимаю, что в этом есть сложность.

— Да, есть, — отозвался Мейсон. — Теперь разреши тебя спросить: какова гарантия, что эта молодая женщина рассказала правду?

— Я думаю, что мы можем считать ее заявление правдивым, в особенности зная, как это было заявлено. Возможно, она рассказал а не все. Ее сознание было слишком подавлено наркотиком, чтобы разъяснить, и она инстинктивно избегала всего, требующего сильного умственного напряжения. Она сделала заявление по имеющемуся факту, а потом не смогла его детализировать.

— Или дать ему разумное объяснение? — спросил Мейсон.

— Если хочешь, назови это так. Она находилась едва на грани сознания. Ее внимание было ослаблено.

Мейсон задумался.

— Послушай-ка, Берт. А есть ли какой-либо шанс, что преступление, в котором она созналась, не является плодом воображения?

— Да, такой шанс есть, — ухмыльнулся доктор Динэйр.

— И что это за шанс?

— Небольшой, но все же шанс.

— Ты, как врач, бросился бы в полицию рассказать об убийстве, которое может быть всего-навсего галлюцинацией, стимулированной наркотиком, за что твоя пациентка вчинила бы тебе иск за клевету, за оскорбление личности, за посягательство на ее тайну и за выдачу секрета. И это испортило бы тебе карьеру как профессионалу и имело бы неблагоприятные последствия для пациентки. Если ты говоришь мне, что есть некоторый шанс, что преступление, в котором она созналась, может быть плодом накачанного наркотиками сознания, то я буду должен посоветовать тебе осторожно продолжать исследования, а твоим первейшим долгом должно стать проведение реального расследования.

— Хорошо, — сказал доктор Динэйр, в голосе которого слышалось явное облегчение, — а теперь я скажу тебе, что есть некоторый шанс, который, я полагаю, весьма слаб, что признание являлось плодом стимулированного наркотиком воображения.