Он прошел период увлечения физикой, затем — более краткий — химией… В итоге ни одна из этих областей знаний не задержала его, слишком нетерпеливого для занятий математикой. Он мог это , но — как и все так называемые точные науки — это ему было скучно.
К пятнадцати годам его увлечением стала археология. Однажды летом, когда мы жили в нашей летней хижине в Норт-Конвэй, он облазил все холмы вокруг Белой горы и по остаткам наконечников стрел, кремневым ножам и даже уголькам от давно погасших костров создал целую историю про индейцев эпохи мезолита, которые обитали в пещерах в районе современного штата Нью-Хемпшир.
Но и это увлечение тоже прошло. На смену ему пришли история и антропология. Когда Бобби исполнилось шестнадцать, отец с матерью не без колебаний отпустили его в экспедицию в Южную Америку, куда его пригласили антропологи из Новой Англии.
Он вернулся пять месяцев спустя с первым настоящим загаром в своей жизни; подрос на дюйм, похудел на пятнадцать фунтов и стал гораздо спокойнее. Он был по-прежнему жизнерадостен, когда хотел этого, но его ребяческая всеохватность — порой заразительная, порой утомительная, но неизбывная — исчезла. Он вырос. Помню, тогда же впервые он заговорил о новостях. Точнее, о том, насколько они плохи. Шел 2003 год; именно тогда отколовшаяся от ООП группа, именовавшая себя «Сыновьями джихада» (название, которое всегда вызывало у меня отвращение, как некая служба Католической общины откуда-нибудь из Западной Пенсильвании) взорвала в Лондоне химическую бомбу, отравив шестьдесят процентов его территории и превратив остальную в исключительно вредное место для жизни тех, кто когда-либо собирался заводить детей (или прожить дольше пятидесяти лет ради этого дела). Тот самый год, когда мы пытались установить блокаду на Филиппинах после того, как администрация Седеньо пригласила «ограниченный контингент» китайских красных советников (около пятнадцати тысяч, по данным наших спутников-шпионов) и отказались от этой мысли только тогда, когда стало ясно, что (а) китайцы не шутят насчет опустошения своих ракетных шахт, если мы будем настаивать, и (б) что американский народ совсем не рвется совершать массовый суицид на Филиппинских островах. Тот же самый год, когда еще одна группа каких-то ублюдков — кажется, албанцев — пыталась распространить вирус СПИДа в небе над Берлином.
Все это не могло не угнетать каждого, но Бобби угнетало до крайности.
— Почему люди такие злые? — однажды спросил он меня. Мы жили в летнем домике в Нью-Хемпшире, шел конец августа, почти все наши пожитки уже были собраны в тюки и коробки. Хижина имела тот грустный, заброшенный вид, который всегда появлялся перед тем, как мы разъезжались. Для меня это означало возвращение в Нью-Йорк, для Бобби — Вако, штат Техас, будь он неладен… Лето он провел за чтением книг по социологии и геологии — как вам такой салатик? — и говорил, что хочет провести там парочку экспериментов. Он произнес это самым обыденным тоном, как бы случайно, но я заметил, что две последние недели мать наблюдает за ним с каким-то слишком пристальным и задумчивым вниманием. Ни я, ни отец ничего не подозревали, но мать, видимо, уже почувствовала, что стрелка компаса Бобби наконец перестала вертеться и четко выбрала себе цель.
— Почему они такие злые? — переспросил я. — Хочешь, чтобы я ответил?
— Есть кое-кто и получше, — откликнулся Бобби. — И к тому же все происходит слишком быстро.
— Все происходит как всегда, — сказал я. — Думаю, люди поступают так потому, что от природы созданы злыми. Если хочешь винить кого-то, вини Господа Бога.
— Фигня. Я в это не верю. Даже вся эта история с двойными икс-хромосомами в конце концов оказалась фигней. И не говори мне про экономические трудности и конфликт между имущими и неимущими, потому что это тоже ничего не объясняет.
— Первородный грех, — сказал я. — Меня это устраивает. Это легко представить, и ты можешь плясать от этого.
— Что ж, — кивнул Бобби, — возможно, действительно первородный грех. Но каков его механизм, старший брат? Ты никогда не задавал себе этот вопрос?
— Механизм? Какой механизм? Что-то я не улавливаю.
— Думаю, это вода, — задумчиво произнес Бобби.
— Что?
— Вода. Что-то существует в воде. — Он посмотрел на меня, помолчал и добавил: — Или чего-то в ней не хватает.
На следующий день Бобби уехал в Вако. Я больше не видел его до той поры, когда он появился на пороге моей арендованной квартиры в майке наизнанку и с двумя стеклянными ящиками в руках. Это произошло три года спустя.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу