Адриан Дойл - Весь Шерлок Холмс. Вариации

— Вы это вывели из направления удара?

— И это тоже, да. Но были и другие факты.

— Но я не вижу этих фактов!

— Царапины на столе, Уотсон! И брызги вина — на столе и на полу.

— Умоляю, объясните же толком!

— Ногти полковника Дэлси, — сказал Холмс, — во время агонии поцарапали поверхность стола, а вино разлилось. Вы заметили это? Хорошо! Примем за рабочую гипотезу предположение, что полковник убит лезвием, скрывавшимся в чаше. Чаша нанесла удар. А потом?..

— Потом чаша упала бы, расплескав вино. Это само собой разумеется.

— Но возможно ли, чтобы чаша упала прямо на стол… туда, где мы нашли ее? Это слишком неправдоподобно. И далее факты подтвердили мои сомнения. Если вы припоминаете — я поднял чашу, когда впервые осматривал ее. И под ней, именно под ней, вы увидели?..

— Царапины! — вскричал я. — Царапины и пятна вина!

— Совершенно верно. Дэлси, конечно, умер быстро, но все же не мгновенно. И если чаша выпала из его рук, то получается, что мы должны вообразить следующую картину: чаша висит в воздухе, а потом падает, накрывая царапины и пролившееся вино! Нет, Уотсон. Вы верно указали — там нет никакого возвратного механизма. После смерти Дэлси чья-то живая рука подняла чашу с пола. Чья-то живая рука вернула лезвие на место и положила чашу на стол.

С уныло темнеющего неба внезапно хлынул дождь, однако мой друг не шевельнулся.

— Холмс, — сказал я, — но если верить дворецкому…

— Если верить дворецкому? Да?..

— Сэр Реджиналд Лавингтон пил вместе с полковником. Ну, по крайней мере, упоминалось, что Дэлси говорил…

— А, да, он кое-что сказал, — согласился Холмс. — А потом рассмеялся так странно, что Гиллингз не мог забыть этот смех. Возможно, в этом смехе был скрытый смысл, а, Уотсон? Но будет лучше, если я не скажу больше ни слова, иначе я сделаю вас таким же сообщником, каким стал сам.

— Я не намерен осуждать вас, Холмс, если вы сделаете меня сообщником в добром деле!

— На мой взгляд, — сказал Холмс, — это одно из самых замечательных дел.

— В таком случае вы можете положиться на мою скромность.

— Хорошо, Уотсон. Обдумайте как следует поведение сэра Реджиналда Лавингтона. Разве оно не было странным для невиновного человека?

— Вы имеете в виду, что сэр Реджиналд…

— Прошу вас, не перебивайте. Хотя у него были свидетели того, что он отсутствовал в доме, сэр Реджиналд не стал упоминать о них. Он предпочел, чтобы его арестовали. И… с чего бы полковнику Дэлси, так не похожему на сэра Реджиналда, приезжать так часто с визитами? Что делал полковник в этом доме? Попытайтесь объяснить слова Лавингтона: «Теперь-то я знаю, кем он был». И ответы на все вопросы нашлись… По мне, так это означает грязнейшее из всех преступлений — шантаж!

— Так все-таки, — воскликнул я, — сэр Реджиналд виновен! Я ведь говорил, что он опасный человек…

— Да, опасный, — согласился Холмс — Но вы же видели, каков его характер. Он может убить. Но он не мог бы убить и скрыть это.

— Скрыть что?

— Подумайте еще раз, Уотсон. Конечно, мы знаем, что сэра Реджиналда не было с полковником Дэлси в банкетном зале; но ведь он мог вернуться с реки как раз вовремя, чтобы обнаружить убитого. И он тут же бы вернул лезвие в чашу, скрыв орудие убийства. Но виновен? Нет. Его поведение, его готовность оказаться арестованным можно понять лишь в том случае, если он хотел кого-то защитить.

Я проследил за взглядом моего друга — Холмс упорно смотрел на Лавингтон-корт.

— Но, Холмс, — воскликнул я, — кто же в таком случае настроил этот дьявольский механизм?!

— Подумайте, Уотсон! Кто был тем единственным человеком, который произнес важное слово — «ревность»? Предположим, что некая женщина ошиблась однажды, задолго до замужества, но, вступив в брак, вела себя безупречно. Более того, предположим, что она уверена: ее муж, человек старого воспитания, не сможет понять ее. И она зависит от милости жесточайшего из паразитов, светского шантажиста. Она была там, когда шантажист поднял чашу… он выбрал сам — «Удачу Лавингтонов». Но, в то время как леди выскользнула из зала, мерзавец расхохотался — и умер, в тот самый момент, когда входил дворецкий. Ни слова больше, Уотсон. Пусть прошлое умрет.

— Как пожелаете. Я молчу.

— Самая серьезная ошибка, мой дорогой друг, — рассуждать, не имея фактов. Но уже тогда, когда мы впервые вошли в Лавингтон-корт, вчера вечером, я увидел проблеск истины.

— Но что именно вы увидели?

Холмс повернулся и зашагал к нашей гостинице, к уютному огню… и на ходу, пожав плечами, сказал: