Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса

Дата прибытия в Афины напомнила Латимеру, что через четыре дня в Смирне начался суд военного трибунала. Благодаря деньгам Шолема Димитриос совершил свое морское путешествие не в трюме, как многие другие, а в сравнительно комфортабельных условиях и потому был «здоров и трудоспособен». Способный делать одни только мерзости, он очень заботился о своем здоровье. Очевидно, в момент прибытия у него еще оставалась большая часть награбленных денег. Однако он сказал властям, что у него нет денег, и, с его точки зрения, поступил очень разумно — с какой стати он должен платить за пищу и одежду, когда может получить их даром. Он не такой дурак, как все эти беженцы, да и, кроме того, здорово поиздержался. Действительно, для возмещения убытков потребовался еще один Шолем. Вероятно, он пожалел о том, что разделил награбленное поровну.

«По-видимому, бежал на одном из судов». После второго ограбления у него было достаточно денег, чтобы оплатить билет до Бургаса. Вероятно, он побоялся ехать в Болгарию по железной дороге, так как для пограничников его временное удостоверение личности не могло служить официальным документом для того, чтобы пересечь границу. Ну а в Бургасе, где были представители международной комиссии по беженцам, та же бумажка помогла ему сойти на берег.

Вручив карточку чиновнику, хваленое терпение которого явно истощилось, и соответствующим образом отблагодарив его, Латимер вернулся в отель и погрузился в размышления.

В целом он остался доволен собой. Он провел свое рутинное расследование терпеливо и настойчиво, как говорится, в лучших традициях Скотленд-Ярда, и, между прочим, благодаря своей догадке — что Димитриос взял фамилию Талат — получил новую информацию. Ему очень хотелось послать отчет о своем расследовании полковнику Хаки, но он постеснялся это сделать. Вряд ли полковник оценил бы его усердие — ведь труп Димитриоса был уже зарыт, а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на очереди была София.

Латимер попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришел к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что Александр Стамболийский, возглавляя правительство, проводил либеральную политику, но в чем это конкретно выражалось, он не имел ни малейшего понятия. На Стамболийского было совершено покушение, а затем против него возник военный заговор, организованный Македонской революционной организацией. Стамболийскому удалось бежать из Софии. Пытаясь ликвидировать заговорщиков, он был убит. Но это была всего лишь канва событий, а то, какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях, — все было покрыто мраком. Но ведь это можно поправить, если поехать в Софию и выяснить все на месте.

В тот вечер Латимер пригласил на ужин Сиантоса. Это был добрый, хотя и тщеславный, человек, который принимал близко к сердцу неприятности, постигшие его друзей, и всегда был готов, пользуясь своим служебным положением, — естественно, в разумных пределах — помочь им. Латимер поблагодарил его за содействие и решил прощупать почву насчет Софии.

— Вы так добры, дорогой Сиантос, что, надеюсь, не откажете мне еще в одной просьбе.

— Я всегда к вашим услугам.

— У вас есть знакомые в Софии? Я бы очень хотел заручиться рекомендательным письмом к какому-нибудь толковому журналисту, которому хорошо известна закулисная сторона политических событий, происходивших в Болгарии в 1923 году.

Пригладив свои вьющиеся седые волосы, Сиантос понимающе улыбнулся.

— Никогда не угадаешь, что может потребоваться писателю. Разумеется, я могу это сделать. Какой адресат вам больше подойдет — грек или болгарин?

— Грек, конечно, лучше. Ведь я не говорю по-болгарски.

Сиантос на секунду задумался.

— Это некий Марукакис. Он корреспондент французского агентства новостей в Софии. Я с ним лично не знаком, но его знает один мой приятель. Я попрошу его написать Марукакису.

Ужин происходил в одном из ресторанов, и было странно видеть, как, воровато оглянувшись по сторонам, Сиантос вдруг сильно понизил голос.

— Есть, правда, одно обстоятельство. Не знаю, как вы на это посмотрите. Дело в том, что этот человек… — он перешел на шепот, и Латимер услышал, что журналист… сочувствует коммунистам.

Брови у Латимера поползли вверх.

— Лично я не считаю это недостатком. Все коммунисты, с которыми мне приходилось встречаться, были очень умные люди.