Вольфрам Флейшгауэр - Пурпурная линия

Рони не тратил времени на измышления по поводу зажравшихся и разложившихся государственных чиновников. Весь материал против них был собран и черным по белому запротоколирован. Королю осталось добавить совсем немного, чтобы они, как по мановению волшебной палочки, стали трезвыми, неподкупными и изящными, как математическое доказательство.

Но самой сильной головной болью маркиза де Рони стало не поддающееся никаким расчетам сердце его сюзерена. Уже восемь лет с ним эта Габриэль, которая после каждых родов получает новый титул. Она с самого начала домогалась его дружбы, скорее всего по совету Сурди, которые, прячась за красивым фасадом этой марионетки, дергали за ниточки. Он хорошо помнил, что именно Габриэль посоветовала королю ввести его, де Рони, в финансовый совет. Неплохо, подумал он тогда. Но я не продаюсь, и в совет я бы вошел и без вашего заступничества, и напрасны все ваши усилия — вы никогда не станете королевой.

Дождь, начавшийся в день Всех Святых и превративший улицы города Париж в месиво холодной мокрой грязи, не прекращался до самого конца 1598 года. В большинстве кварталов свирепствовали корь и ветряная оспа. По безутешным в скорби улицам почти ежечасно проносили детские гробики. В городе не осталось почти ни одного жителя, который не страдал бы кашлем или лихорадкой. В довершение всех бед урожаи в этом году были плохи, и цены на овощи и хлеб стремительно взлетели. Те, кто верил, что с окончанием войны и осады минует самое худшее, смиренно взирали теперь на нового невидимого врага, который без милости и пощады уносил одну душу за другой. Горожане беспрестанно возносили молитвы, во всех церквах служили мессы, и только врачи благоденствовали, находя все более широкое поле для применения своих, большей частью совершенно бесполезных, микстур.

13 декабря 1598 года в церкви Сен-Жермен состоялось крещение младшего сына короля. Мальчика нарекли Александром. Несмотря на плохую погоду, в церкви собралось много людей, может быть, надеявшихся, что это радостное событие хоть как-то смягчит их собственное горе. И разве не коснулась милостивая рука Божья самого короля? Тяжелая болезнь, которая грозила унести его в могилу, пощадила его, и теперь он идет по храму вместе с Габриэль, ставшей герцогиней де Бофор, в окружении крестных — Дианы Французской, герцогини Ангулемской, и графа де Суассона. Они подходят к кардиналу, чтобы испросить у прелата благословение на совершение таинства крещения в лоне святой Римской церкви.

Народ перешептывается. Сам король не желал такого пышного торжества, все же речь идет не о наследнике французского престола, этот мальчик — не дитя Франции. Прошел слух, что маркиз де Рони, казначей короля, отказался заплатить музыкантам деньги, положенные за игру при крещении отпрысков коронованных особ, на том же основании — это не дитя Франции, а поэтому в крещении нет ничего из ряда вон выходящего.

Когда об этом узнал король, он, как говорили, желая помириться с герцогиней, послал к ней посредника — маркиза. Она уже знала о скандале с музыкантами и без лишних слов выставила де Рони вон. После этого у нее появился сам король, чтобы указать Габриэль ее место, но все кончилось тем, что смертельно оскорбленная герцогиня разразилась слезами, крича, что лучше умереть, чем сносить такой позор. Пусть король задумается — оставаться ли ему с ней, которую любят все, или держаться за маркиза де Рони, на которого жалуется половина королевства. На это Генрих ответил — как шепотом передавали друг другу люди, — что ему гораздо легче было бы расстаться с десятком таких любовниц, как она, чем с одним таким слугой, как маркиз де Рони. Должно быть, после этих слов герцогиня схватила нож и сказала, что, значит, ей нет больше места рядом с королем и что пусть клинок поразит ее в сердце, где она всегда хранила образ Генриха, и так далее в том же духе. Чем все кончилось, никто толком не знал.

Даже мирное и торжественное впечатление, которое должен был произвести показанный во второй половине дня балет пяти народов, оказалось чисто внешним. В душах по-прежнему царил разлад.

Мучимые голодом и болезнями горожане не упускали тем не менее случая послушать жестокие словесные дуэли по поводу Нантского эдикта о веротерпимости, которые почти постоянно разгорались на площадях. Под одобрительные или возмущенные крики толпы богословы вели нескончаемые диспуты и предоставляли изнуренным людям, которым уже нечего было положить в рот, возможность вместо еды и питья глотать их распаленные речи и доводы.