Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров

– Моих артистов.

– А! Чем это вы стреляете из пушки? Что это за снаряд?

– Это? – Дуров указал на сверток, который подобрал Ванька. – Это так… для репетиции. На представлении мы заряжаем ленты и конфетти.

– А настоящим снарядом можно выстрелить из этой пушки?

– Нет. Что вы! Ее разорвет! Мы кладем пороху совсем немного – вон, видите, сейчас Ваня закладывает картуз с порохом.

Действительно, в руках у карлика был небольшой сверток синей бумаги, в которую обычно заворачивают сахарные головы.

– Пыж?

– Номинальный. Рассчитывали так, чтобы ленты не летели далеко, а падали бы на зрителей. В первый раз не рассчитали заряд и попали прямо в директорскую ложу. Представляете – оркестр смолк, а из ложи медленно так поднимается Альберт Иванович – весь в разноцветных лентах. Публика просто сошла с ума от хохота! С тех пор я лично насыпаю порох.

Я обратил внимание, что дуло циркового орудия действительно смотрело в сторону директорской ложи.

Ванька в этот момент запихнул мягкий снаряд в дуло и взвел механизм спуска.

– Неужели кремневый замок? – спросил я.

– Нет, конечно, капсюльный. Кремневый ненадежен. Ну, извините, я еще немного поработаю. Вы тут останетесь или уйдете?

– Я уйду. Только скажите, во сколько сторожа закрывают двери на замок?

– Парадный вход – после выступления. А служебный за час до полуночи, но там всегда сидит сторож, и если очень надо войти, он откроет. А что?

– Нет-нет, ничего. Просто интересно.

Дуров подмигнул мне.

– Не советую, – весело сказал он, – цирковые дамы очень непостоянны!

Я смутился. Мне ведь даже не пришло в голову, что этот вопрос вызовет подобную реакцию. Торопливо распрощавшись, я вышел.

И вот он наступил – последний день девятнадцатого столетия. Конечно, Москва принарядилась по такому случаю. Извозчики вплели в гривы своих лошадей елочную мишуру и разноцветные ленточки. У лавок и магазинов стояли воткнутые в сугробы, наряженные елочки, а в витринах даже при свете пасмурного дня тускло сияли разноцветные фонарики – где из стекла, а где просто бумажные. Дворники лениво скребли лопатами мостовые, мечтательно представляя себе, как будут обходить квартиросъемщиков с поздравлениями с непременным подношением рюмочки и пирожка на закуску. На улицах не было видно продавцов газет – редакции закрылись на праздник. Исчезли лоточники и зазывалы – москвичи заранее запаслись всем необходимым. К тому же большинство собиралось эту ночь провести в ресторанах и трактирах – если Рождество было семейным праздником, то Новый год по традиции старались встретить в шумной компании. Потому все столики были уже заранее заказаны, хотя и в этот день находилось много несчастных нерасторопцев, обивавших пороги всевозможных заведений. Но повсюду они встречали неприступных швейцаров, категорически и важно заявлявших: «Местов нет».

И я все прошлые годы своей жизни в Москве встречал Новый год в ресторанных залах, украшенных целыми морями свежих цветов, гирляндами, елочными ветвями, пахнувшими лесной свежестью, под стук шампанских пробок и веселые крики друзей. И еще никогда не бывал на новогоднем представлении в цирке.

Весь день, помнится, я вяло сидел в кресле, потом немного прогулялся по бульварам, вздремнул на кушетке. С Машей мы договорились, что она пойдет к сестре – все равно я буду занят и не смогу уделить ей решительно никакого внимания.

Я не заметил, как она ушла. Чем ближе был час представления, тем сильней овладевала мной апатия. И вовсе не из-за дурацкого обещания, данного Архипову, – сейчас я думал о нем исключительно как о глупости, произнесенной в сердцах. И уж, конечно, не собирался стреляться в случае, если вдруг мои выводы обернутся трагической ошибкой. Когда стемнело, я встал и начал прохаживаться вдоль шкафов, проводя пальцами по корешкам книг и папок, которые с трудом умещались на полках. Вдруг мои пальцы коснулись небольшой серебряной коробочки – табакерки. Два года назад я под влиянием Маши, казалось, навсегда избавился от вредной, по ее мнению, привычки нюхать табак. Но в этот момент мне вдруг неудержимо захотелось заправить в нос щепотку, а то и две крепкого табаку. Поколебавшись, я откинул крышку и разочарованно посмотрел на пустое донышко табакерки. Ну, конечно! Я же сам и высыпал его в помойное ведро два года назад, а потом отдал Маше, чтобы она вымыла ее и поставила в шкаф.

Табаку захотелось еще сильней.