Карл Ганеман - Мёртвый палец

— Гм, — заметил аббату папский легат, когда офицер кончил свой доклад, — мое недоверие к вашему духовному сыну нисколько не уменьшилось, даже некоторым образом усилилось. Кто извиняет чужое преступление, тот в состоянии сделать то же. По крайней мере, его образ действия доказывает преступное легкомыслие.

Седовласый священнослужитель красноречиво защищал своего клиента, но сколько ни старался, не мог победить предубеждения, которое Винчентини питал к нему.

Поэтому Винчентини не удовольствовался свидетельством Мартино.

— Без сомнения, — думал он, — этот добродушный человек введен в заблуждение. Ланглад сумел воспользоваться его легковерием, чтобы оградить себя от всяких подозрений.

В его памяти воскресло воспоминание о преступлении, совершенном над Раулем Бонгле, недавно сообщенном ему. Он было совсем забыл о нем; но теперь он вспомнил, что оно случилось также в ноябре прошлого года.

— Странно, очень странно! — продолжал думать легат.

— И Ланглад говорит, что на него напали под городом в это же время. Может быть, его рассказ и верен; но может быть, он и выдуман, и сам он принадлежит к той шайке разбойников, которая тогда напала на Рауля Бонгле. Следовало бы дать им обоим очную ставку. Но нет, — перебил он сам себя после некоторого размышления, — это ни к чему не повело бы. Возможно, что Бонгле не узнал бы своего грабителя, а Ланглад, если он этот самый злодей и есть, постарался бы тайным образом спровадить свою жертву, которую он не считает в живых. Покамест я должен ограничиться тем, что стану собирать доказательства вины или невиновности молодого человека и велю не спускать с него глаз.

Вследствие этого, папский легат опросил всех тех свидетелей, которые видели Ланглада в тот самый день, когда Мннсы были найдены убитыми, за день перед тем, и день спустя, или которые имели с ним дело в каком бы то ни было отношении.

Из показаний более ста человек выяснилось, что молодой человек, в ночь убийства, был в трех разных местах на балу; на каждом из них являлся в другом костюме, всегда снимал маску, при этом проделывал тысячу глупостей, много шутил, смеялся и забавлял целое общество остротами, игрой слов, одним словом, казался всем разудалым и способным на всякие штуки юношей. Все свидетели показали единодушно, что им никогда не приходила и мысль в голову, чтобы Ланглад мог совершить преступление или быть в нем соучастником.

Столяр Альмарик был также допрошен. Он рассказал все то же, что мы уже сообщали в первой главе нашей повести. «Я даже мог по чистой совести, — говорил почтенный столяр, — поклясться в том, что господин Дюбур, или по-настоящему Ланглад, как я узнал к своему удивлению, совершенно невиновен. Он через меру легкомыслен, за что я ему часто выговаривал и просил, чтобы он поменьше делал глупостей, но я считаю его неспособным на гнусное преступление, в котором его подозревают. Я готов присягнуть, что он ничего не знал об убийстве, потому что он стучался в дверь того самого дома, где лежали уже три трупа; он, очевидно, не знал ничего об убийстве, потому что, когда несмотря на стук его не впустили, то он немедленно отправился в усадьбу господина Минса, чтобы разыскать его там».

Из всего этого следствия Ланглад вышел чист как хрусталь. В папском дворце даже стыдились, что следили за таким прекрасным молодым человеком. Винчентини признался со вздохом, что он ошибся и увлекся предубеждением; что он поступил опрометчиво и должен дело поправить. Чтобы восстановить несколько запятнанное доброе имя Ланглада, почтенный легат счел своим долгом дать ему торжественное удовлетворение и не придумал ничего лучшего, как публично пригласить тяжко оскорбленного молодого человека и почтить его угощением. Ланглад сделался героем дня, никто не смел сказать о нем что-нибудь худое или связывать его имя с ужасным преступлением под опасением немилости со стороны Винчентини. Молодой человек гордился своим счастьем и с торжествующим видом принимал поздравления от всех друзей и знакомых. Но его гордая самоуверенность, его самомнение слишком скоро должны были превратиться в противоположное.

За полгода до начала нашего рассказа в Авиньоне была открыта ложа вольных каменщиков, имевшая тайные заседания в одном, стоявшем в отдалении, доме. Папские власти терпели ее, показывая вид, будто и не знали о ее существовании. Им очень хорошо была известна деятельность этого братства; но так как она ограничивалась сходками два раза в неделю, то Винчентини не считал за нужное препятствовать этому.