Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

Он поклонился товарищу по ордену.

— Так победила Франция или Италия? — с улыбкой спросил появившийся из-за дерева отец Дюран.

Он подошёл вместе с Потье и Дофином, давно наблюдал за поединком, и тоже был восхищен мастерством собрата.

— Ты-то хоть, я надеюсь, за Францию? — смеясь, спросил его де Шалон.

— Это еще почему? — с недоумением вопросил Даниэль, — Мой отец француз, но мать итальянка. Я над схваткой.

Оказалось, что у отца Аврелия, наоборот, француженкой была мать, а отец — итальянец. «Вечная судьба полукровок — нигде не свои». С этим не согласился отец Гораций. «Напротив, мы одарены удвоенным пониманием двух народов». «Мсье Орас тоже итальянец по матери?», в голосе отца Аврелия промелькнула тень недоумения. «Нет, его отец был родом из Нормандии, а мадам де Шалон — немка из Эльзаса» Тот понимающе кивнул. Да, его собрат явно был человек севера.

— Важно тщательно отсеять данное тебе и выбрать лучшее, — с улыбкой заметил де Шалон, — как француз, я предпочитаю пиву вино, но, как немец, склонен к философии, как француз, люблю нашу кухню и портных, но лошадей и сапоги куплю в Германии….

Дюран заметил, что отец Аврелий, чуть наклонив голову, внимательно рассматривает Гастона Потье, и по уходе с корта Сильвани тихо спросил у него фамилию юноши. Названная отцом Даниелем, она, видимо, ничего не сказала Сильвани.

Однако это чуть наметившееся потепление отношений прогрессировало весьма медленно. Отец Аврелий был замкнут и чем-то угнетён, но, если трудно проникнуть в душу ребёнка, то как раскрыть того, кто сам привык читать в душах? Даниэль и Гораций, не пытаясь сделать невозможное, старались по мере сил услужить собрату, избегая повода досаждать ему.

Филипп д'Этранж обожал историю. Музеи, предметы старины, монеты, геммы, позеленевшие бронзовые щиты, мечи и колчаны, старинные лампы и украшения, стародавние гравюры и ветхие книги завораживали его не меньше, чем рассказы о вампирах. Египетские пирамиды, погребённые под толщей земли города, аnnales pontificum имели в его глазах ни с чем несравнимую прелесть.

Но Потье, хоть и проявлял интерес к некоторым египетским находкам и читал изыскания отечественных историков, считал, что в истории есть немало страниц, которые были бы великолепны, будь они правдой. По его мнению, история была фрагментом фрагмента, ибо записывается ничтожная доля того, что было, а сохраняется ничтожная часть записанного. Сколько сломано перьев, сколько истрачено чернил, чтобы описать то, чего никогда не было!

Но Дофин полагал, раз всё уходит в историю, то история — это и есть всё. Однако в чём-то соглашался с дружком.

— Игнатий правильно говорил, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Но ведь беда в том, что знание прошлого невозможно. Я прочёл тома исторических трудов о революции и понял только то, что подлинные механизмы, двигающие пружины истории, никогда никакому историку не постичь, хоть они одни и те же во все времена. Злоба, месть, зависть, ревность, гордыня, жадность и тщеславие движут людьми, творящими историю, но они не оставляют следов. Кто признается в мести из-за оскорблённого самолюбия, ревности к сопернику, зависти к более одарённому? На бумаге же для потомства записываются строки высокопарной лжи, цитируемой после глупцами. История народов — летопись человеческих глупостей и грехов и — происходящих из-за них бедствий. Но всё равно — как интересны иные мемуары!

Потье брезгливо морщил нос.

— Мемуары! Мифология — и та надежнее. Твоя история есть дурной плод инцеста документа с воображением историка, вот и рождаются мутанты…

— Да, встречаются ошибки и откровенная ложь… Беда и в том, что после очищения истории от лжи, иногда вообще ничего не остаётся. Но все равно — интересно! В летописи истории есть и великие злодеяния, и страсти…

— Да, злодеяниями эта летопись превращается в захватывающий роман, и все во имя справедливости, — кивнул Потье.

Дюран бросил кроткий взгляд на Гастона и задумался. Неожиданно в разговор вмешался Котёнок.

— А ведь как странно! Нам говорят об уроках истории… Но пока живо поколение, помнящее трагедию революции — новой революции не будет, как на экзамене — всегда попадётся либо незнаемое, либо забытое. И опыт-то у каждого поколения свой — его не передашь. Одно дело — побеждать с Наполеоном, другое — читать книги о его победах и падении. Это совсем не одно и то же.

— Один урок из истории, Гаттино, извлечь можно, — засмеялся Потье, — и он прост. Никогда не надо лезть в историю.