Андрей Добров - Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев

– Ты думаешь? – рассеянно спросил я, разбирая утренние газеты. Но сколько я ни просматривал их, ни в одной не было даже двух строк о происшествии в магазине Елисеева. Да что же такое! Неужели Григорий Григорьевич меня обманул?

– Вы про утопленницу ищете? – вдруг спросил Коля, двигая ко мне масленку.

– Какую утопленницу?

Он взял «Московский листок», развернул и показал внизу, на третьей полосе, заметку о том, что сегодня в пять утра дочка профессора московского университета Мураховского, Вера, восемнадцати лет, бросилась с моста Водоотводного канала [1], вероятно, с целью утопиться. Однако из-за того, что от жары канал сильно обмелел, она попала головой на место, где вода была неглубока. Потому Вера Мураховская скончалась на месте от перелома шеи, а течение не успело отнести тело. Несчастная самоубийца была обнаружена прохожими, которые и вызвали полицию.

Я с досадой бросил газету на стол. Все-таки обманул меня Елисеев! Все-таки соврал! И ведь идти теперь в полицию слишком поздно – ничего не докажешь! Продавцы магазина будут молчать, чтобы не лишиться места, а акт о самоубийстве, наверное, уже составлен – ни один следователь не оспорит этот акт, чтобы не портить статистику по уголовным делам. Ни один? Нет-нет, есть такой человек в Сыскном отделении!

Я выглянул в окно. Мой личный извозчик Ванька по прозвищу Водовоз уже стоял на противоположной стороне переулка, рядом со стройкой, и о чем-то переговаривался с каменщиками. Надев летний пиджак, я подхватил трость и нахлобучил на голову кепку.

– Коля, я уехал! Когда буду – не знаю. Слышишь?

– Ага!

Сев в пролетку, я приказал Ивану ехать в Малый Гнездниковский переулок, где находилось Сыскное отделение. Утреннее солнце уже вовсю пропекало Первопрестольную, прохожие старались держаться теневой стороны улиц. Только постовые потели в своих наглухо застегнутых кителях, время от времени снимая фуражки и вытирая пот со лбов. Водовоз ехал, как всегда, быстро – не успел я поудобнее устроиться на сиденье, а уже надо было вылезать. Мы договорились, что Иван подождет меня в тенечке неподалеку, и с тем расстались – я пошел в здание, куда обычный человек без особого приглашения старался не заходить. Спросив у дежурного при входе, здесь ли сейчас Захар Борисович Архипов, я направился в уже знакомый кабинет номер 204, обставленный по-спартански просто: стол, два стула и большая картотека. Сам Архипов, правда, находился в коридоре и наблюдал, как двое рабочих под управлением инженера компании «Белл» вешают ему на стену телефонный аппарат.

– Что, Захар Борисович, решили все-таки шагнуть в двадцатый век? – спросил я, протягивая руку.

Архипов протянул свою сухую сильную кисть и поморщился:

– Приказ начальства. За счет городской казны. Лучше бы купили аппараты Эриксона – они, говорят, надежнее. А в эти ящики хоть полдня кричи – не докричишься. Вы сами-то, Владимир Алексеевич, все без телефона живете? Уж кому как не вам, репортеру, нужна эта адская машинка.

Я кивнул:

– Уже подписал договор.

– С «Беллом»?

– Нет, с «Эриксоном». Редакция оплачивает половину суммы за установку и половину всех счетов за разговоры.

– Неплохо. Вот и будем перезваниваться. Вы ко мне по делу? Впрочем, конечно, по делу. Разве сюда без дела приходят? Особенно такие либеральные господа, как вы.

– По делу, Захар Борисович, по делу.

– Так… Поскольку вся эта история с телефонизацией моего кабинета закончится еще не скоро, пойдемте разве что в камеру.

– В камеру? – удивился я. – Вот так сразу? Без суда?

– В камере у нас хотя бы прохладно. И никто не помешает. А по результатам разговора я решу, выпускать вас на свободу или оставить за решеткой, благо вы сами явились.

– Ну, в камеру, так в камеру.

Мы прошли по коридору мимо лестницы вниз, мимо дверей других кабинетов – некоторые были распахнуты из-за жары, потом Архипов подвел меня к еще одной двери, которая ничем не выделялась, и постучал.

– Михалыч, открой, это я, Архипов.

Дверь отворил пожилой дядька с пустым рукавом вместо левой руки.

– Здравия желаю, Захар Борисович!

– И тебе. Мы тут с господином репортером потолкуем в камере.

Михалыч смерил меня тяжелым взглядом:

– Что, попался, голубчик? Смотри, какой здоровенный! Убил кого?

– Так точно, дядя, – отрапортовал я. – Вот давеча швейцар в ресторан не пускал, так я его и пришиб.

– Ах, душегубец, – насупился сторож камеры, – вот посидишь у меня, а потом в Сибирь в кандалах потопаешь. Будешь знать, как невинных людей убивать.