Ольга Михайлова: Быть подлецом

Донован понял, что дальше говорить об этом неразумно, и сменил тему.

— Вы сказали, что у покойного Уильяма были черты отца и матери… И Патрик… вы назвали его характер сложным. Почему?

Корнтуэйт откинулся в кресле и посмотрел в потолок.

— Патрик… — он тяжело вздохнул, — я никогда не понимал его. Он не всегда держит себя в руках, бывают дурные приступы гнева, почти ярости. Один раз я был тому свидетелем. В местных пабах у него реноме не совсем нормального. Ему нельзя пить. Как назло, он из тех упрямцев, которые склоны доказывать всем, что они умеют то, чего не умеют. Он, однако, вовсе не дурак, но в этой семейке простецов нет, имейте это в виду.

Теперь смутился Чарльз.

— Я не понял вас. Вы полагаете, что Бреннаны… все лжецы?

Епископ снова усмехнулся.

— Не более чем все остальные. Но есть одно… обстоятельство, — епископ помедлил, обдумывая то, что собирался сказать, потом продолжил, — дело в том, что всем нам необходимо скрывать душевные переживания. И чем сильнее нахлынувшие чувства, тем сложнее это сделать. Одно дело скрыть беспокойство, и совсем другое — ужас. И часто, желая утаить истинные эмоции, лжецы имитируют другие. Наиболее преуспели в этом профессиональные актеры. Если мы хотим скрыть, что дрожат руки, можно сжать их в кулак или скрестить на груди, главное, не оставлять их на виду. Если мы хотим скрыть испуг, который выдает нас подрагивающими губами, мы можем начать их покусывать. Но сложно сохранить лицо безучастным, а руки неподвижными, когда в душе бушует страсть. Так вот… Бреннаны, когда злятся, всегда улыбаются. И это пугает меня больше, чем всё остальное.

— А Уильям и Мартин были такими же?

— Уильям ничего не умел скрывать. Был честен — в эмоциях. Как и Патрик. Мартин же откровенным быть не умел.

— А Райан?

Епископ вздохнул.

— Я назвал Патрика сложным человеком. Я и Райана не назвал бы простым, я, скорее, никогда не замечал его игры. Стало быть, он или умелый актер или тоже честен, но первое неимоверно усложняет натуру, а второе — упрощает.

— Но он — старший, вы должны знать его лучше других.

— Его воспитывали как хозяина имения и старшего в семье. Он вдумчив, умён, практичен и умеет быстро принимать решения.

— А что представляют собой Ревеллы и Хэдфилды?

Епископ покачал головой.

— Я не знаю. Я никогда не гостил в доме во время их визитов. Не знаю даже, были ли таковые. Присмотритесь сами. Но у меня ощущение, что с недавних пор в семействе поселился дьявол, и не исключено, что он пришлый.

Донован видел, что его собеседник утомлён и страдает. Он не стал ни о чём больше спрашивать, хоть получил ответы далеко не на все свои вопросы, да и то, что узнал, только породило новые недоумения.

Трехэтажный особняк семейства Бреннан, построенный в 1742 году и запечатлевший эту дату на фронтоне, был возведен из тесаного камня и рустованного известняка в георгианском стиле. К нему примыкала готическая часовня в западном крыле, и Донован понял, что здание было перестроено из старого замка. Он оглядел центральный фасад с дорическими колоннами и выступающий карниз, над которым располагалось окно в стиле Палладио, обрамленное изящной балюстрадой. По всему периметру сооружения шли большие узкие и высокие окна, увенчанные фронтонами. Крыльцо декорировали старинными фонарями.

Везде царил дух роскоши, лишенной помпезности, и богатства без глупых причуд.

Также на фронтоне выделялись тёмные буквы «Candlewick-house». «Что это значит? «Свечной городок», — удивился про себя Чарльз, или «candle wick» — «свечной фитиль»?

Старая башня рядом и впрямь напоминала свечу.

Роберт Корнтуэйт и Чарльз Донован переступили порог дома в половине четвертого и оказались единственными визитёрами. В гостиной были спущены шторы и горели лампы, несмотря на то, что за окном было ещё светло. Их встретила хозяйка поместья, миссис Эмили Бреннан, поднявшаяся навстречу гостям из глубокого кресла.

Донован поклонился и внимательно оглядел мать покойного Мартина Бреннана. Годы набросили на это лицо паутину тончайших морщин, но оно несло печать ума и понимания весьма многого. Чувствовалось, что миссис Эмили действительно не была красивой даже в юности, но сейчас выглядела просто старой умной женщиной, напомнив художнику портрет женщины в чёрном чепце Яна де Брайя: властный нос, умный взгляд, поджатые узкие губы. Во всяком случае, Чарльз не отказался бы написать её портрет: и не по заказу, а по своему желанию.