Ольга Трунова - Тень на камне.....

«Надо успеть добраться до вечера, – мысленно напомнил он себе. – А то придется пробираться в темноте среди еврейских поселений – сомнительное удовольствие».

Марк Марций Молест считался одним из лучших специалистов по восточным провинциям империи. Он прекрасно знал историю и обычаи народов, проживающих на завоеванных территориях от Каппадокии до Сирии и Иудеи, но при этом относился к ним с презрительным высокомерием урожденного romanus civis – римского гражданина. А что касается евреев – к этим чувствам примешивалась еще изрядная доля опасений. Иудея стала римской провинцией почти сто лет назад, и долгое время римские наместники пребывали в уверенности, что полностью подчинили местное население, не считая серьезными периодически возникающие беспорядки. Но, как оказалось, под наружным спокойствием полыхало страшное пламя, которое наконец прорвалось невиданным по масштабу восстанием. Чтобы подавить его, Риму при всей его мощи потребовалось больше четырех лет, но даже после взятия Иерусалима самые отчаянные из восставших сопротивлялись еще три года, засев в горной крепости Масада. С тех пор минуло больше трех десятилетий, и внешне все выглядело вполне мирно, но всякий раз, бывая в Иудее, Молест читал в глазах местных жителей неизбывную ненависть. Они ничего не забыли и ничего не простили.

Агент ехал с докладом к своему непосредственному начальнику. Руководитель секретной службы Сервий Папирий Руф ожидал его в одной из резиденций, разбросанных по всей территории империи. Выстроенной по римскому образцу загородной виллой под Вирсавией формально владел Тит Габиний Лентул – чиновник императорской курьерской службы и тайный агент подразделения Руфа.

Вскоре римлянин достиг каньона, расположенного в двух милях от Авдата. Он невольно залюбовался яркими красками оазиса, слепившими глаза после монотонности пустынного пейзажа. Вокруг быстрой речки, прорезавшей глубокое ущелье в скальных меловых породах, буйствовала вечнозеленая растительность всевозможных видов, включая пальмы, земляничные и фисташковые деревья, на дне каньона бурлили водопады, по берегам мирно паслись горные козлы и антилопы, непонятно как удерживающиеся на почти отвесных скалах.

Но чудное видение вскоре скрылось, и перед ним вновь на многие часы замаячила плоская пыльная равнина, на которой, впрочем, стали изредка попадаться первые вестники весеннего цветения пустыни – стелющиеся по земле ярко-желтые звездочки хельмонита и высокие стебли хацава, усыпанные мелкими белыми цветками.

Уже смеркалось, когда Молест, наконец добравшись до южного пригорода Вирсавии, въехал во внутренний двор виллы, выстроенной в классическом римском стиле. Двухэтажный каменный особняк – образчик крепости знатного римлянина – надменно возвышался среди хаотической застройки предместья восточного города. К Молесту поспешно подбежали рабы, один помог спешиться, другой проводил гостя в дом. Входной портик и небольшой коридор вывели их прямо к атриуму – главному помещению любого римского жилища – с традиционным домашним алтарем у входа, где размещались изображения богов и маски предков. Поскольку уже начинало темнеть и освещения через отверстие в крыше не хватало, по углам атриума горели бронзовые масляные лампы на алебастровых подставках, сделанных в виде колонн с изображением ласточек. Наверху каждой колонны человеческая фигурка поддерживала диск, на котором и стояла лампа. Рассеянный свет несколько смягчал режущее глаз роскошное убранство комнаты: стены облицованы белым каррарским мрамором и расписаны сценами из жизни олимпийских богов, пол и потолок украшены мозаикой, которая недавно вошла в моду в империи, повсюду расставлены изящные вазы из янтаря, порфира и бронзы.

– Salut, mi amicus! [11] Salut, mi amicus (лат.) – привет, мой друг. – услышал Молест за спиной знакомый скрипучий голос.

– Salve, mi patronus! [12] Salve, mi patronus (лат.) – здравствуйте, мой патрон. – почтительно приветствовал он шефа, поднимая руку в характерном римском приветствии.

Сервий Папирий Руф был маленьким тощим человечком с увядшим морщинистым лицом, на котором лишь глаза светились молодым блеском. В свои шестьдесят лет он сохранил почти юношескую гибкость, и волосы, хотя изрядно поредевшие, все еще оставались огненно-рыжими, полностью оправдывая его cognomen. [13] Cognomen (лат.) – фамильное имя, прозвище. Rufus (лат.) – рыжий. Подчиненные побаивались его за резкость и зло-ироничную манеру разговора, но уважали за необычайные способности. Он был гением тайных операций и мастером придумывать изощренные ловушки для противника.