Дмитрий Лехович - Генерал Деникин

Привыкнув к аскетическому образу жизни, Антон Иванович и от офицеров своей армии требовал того же. Профессор К. Н. Соколов, заведовавший у него отделом пропаганды, писал в своих воспоминаниях, что нищенские оклады обрекли этих людей «на выбор между героическим голоданием и денежными злоупотреблениями».

«Если взятки и хищения, - писал он, - так развились на Юге России, то одной из причин тому являлась именно наша система голодных окладов».

Скудные жалованья вызывали недовольство. Сравнивая их с более щедрыми окладами донского и кубанского войск, Деникина винили в скупости. Но «скупость» он проявлял прежде всего к себе. В одном из неопубликованных писем к жене (от 11 июля 1919 года) писал: «Особое совещание определило мне 12000 рублей в месяц. Вычеркнул себе и другим. Себе оставил половину (около 6 300 рублей). Надеюсь, ты не будешь меня бранить».

Было это в дни катастрофической инфляции, когда ничем не обеспеченные бумажные денежные знаки на глазах теряли свою и без того фиктивную ценность, а все продукты дорожали каждый день. До этого повышения в жалованье Антон Иванович получал всего тысячу рублей с небольшим в месяц, а его ближайшие помощники еще меньше. По тем временам это были сущие гроши, на которые было невозможно прожить.

Многие указывали Главнокомандующему, что «такое бережливое отношение к казне до добра не доведет, что нищенское содержание офицеров будет толкать их на грабежи». Но Главнокомандующий ожидал от своих офицеров «самоотверженной скромности», и этот расчет, как и многие другие, оказался ложным.

«Нет душевного покоя, - с горечью писал он жене. - Каждый день - картина хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не знаю, когда ему удастся подняться из грязи. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. В бессильной злобе обещаю каторгу и повешение…

Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла».

Антон Иванович думал личным примером жертвенности поднять до своего морального уровня тех, кого он вел. Но это было возможно, и то лишь в теории, до тех пор, пока армия состояла из добровольцев, которые, как и сам Деникин, шли на бескорыстный подвиг. Когда же (с начала 1919 года) армия пополнилась огромным количеством мобилизованных офицеров, солдат и пленных красноармейцев, одного морального воздействия было недостаточно, ибо многие из них смотрели на гражданскую войну как на промысел, как на способ личного обогащения. Чтобы пресечь нарушения, надо было безжалостно применять драконовские законы. А в твердом и суровом на вид генерале, чрезвычайно требовательном к самому себе не оказалось и следа той особой черты характера, которая свойственна истинным диктаторам: расчетливо держаться за власть и подчинять своей воле всех окружающих людей ценой каких угодно принуждений и жестокости.

В своих воспоминаниях Антон Иванович отметил:

«Мы писали суровые законы, в которых смертная казнь была обычным наказанием. Мы посылали вслед за армиями генералов облеченных чрезвычайными полномочиями, с комиссиями для разбора на месте совершаемых преступлений. Мы - и я, и военачальники - отдавали приказы о борьбе с насилиями, грабежами, обиранием пленных и т. д. Но эти законы и приказы встречали иной раз упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа, их вопиющей необходимости.

Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам».

И в этом чистосердечном признании кроется один из ответов на вопрос, почему белое движение на Юге России было обречено на неудачу.

Как рыцарь, описанный Сервантесом, Антон Иванович был оторван от исторической действительности. Высокие принципы чести и совести мешали Деникину найти правильное решение. Теория, как говорил сам Антон Иванович, разошлась с практикой…

Его цельной натуре не был свойствен тот внутренний разлад, который так сильно сказался в духовном облике русской интеллигенции прошлого века. И, тем не менее, по складу своего ума, характера и темперамента он был типичным русским интеллигентом, либеральным, образованным, идеалистом, искавшим в жизни правду и справедливость, отрицавшим насилие. И эти черты, шедшие вразрез с тем, что требовалось в борьбе не на жизнь, а на смерть с диктатурой Ленина, мешали Антону Ивановичу стать подлинным вождем.

Человек большого, но не гибкого ума, он поздно понял свои ошибки и, как всегда, честно признался в них в своем пятитомном труде «Очерки русской смуты».