Павел Девяшин - Соколиная охота

Девушка почти не имела изъяна. В переводе с румынского имя Джаелл означало «дикая козочка», что в полной мере соответствовало ее характеру и служило отражением натуры. Она могла с утра до ночи гулять по саду или дому, напевать что-то себе под нос и не интересовалась решительно ничем, кроме самого графа, к которому успела искренно привязаться и даже по-своему полюбить.

– Paul, vite, verser un peu de champagne, la fête sur la porte! (франц. «Поль, скорей налей шампанское, праздник у двери!»), – произнесла молодая румынка, с легким беспокойством заглядывая в глаза Павлу Дмитриевичу.

Министр выдавил из себя улыбку, вздохнув, откупорил протянутую слугою бутыль и наполнил стоящие на изящном столике фужеры. Киселев рассеяно слушал веселое щебетание подруги, изредка что-то отвечал и даже смеялся ее шуткам, но мысли его были далеко.

Затея с Арсентьевым крайне тонка и опасна, думал граф. Всего несколько часов назад государь, лично выслушав его доклад, ответил:

– Ну что, Павел Дмитриевич, попробуй!

Сам император доверился ему. Каково! Если сделать неверный шаг, можно раз и навсегда загубить карьеру. С другой стороны, победа сулит настоящий взлет, такой, что дух захватывает; под самые облака и даже выше.

При этом нельзя недооценивать Бенкендорфа. Спокойный сон государя-императора этот ловкий и осторожный во всех решительно отношениях господин ставит много выше интересов справедливости и даже репутации отечества. Потому скорее сбреет начисто свои знаменитые бакенбарды, нежели допустит огласку злоупотреблений русским дворянином властью над челядью. От одной только мысли о методах охранки волосы на голове встают дыбом!

Третье отделение – мощнейший полицейский механизм в Европе. Притом приспособленный не только для охранения правопорядка, но и не чурающийся грязной, а порой и откровенно преступной, работы. Скажем, даст с утра Александр Христофорович некие распоряжения относительно самодура-помещика и уже за ужином сможет небрежно обронить в беседе с Николаем-де нет и не было никогда никакого князя Арсентьева, а Киселев ваш – изрядный выдумщик и тщеславный мечтатель, если не хуже.

А если и мечтатель, что в этом плохого? Разве не здорово было бы поставить единственным судебным процессом Россию на одну полку с Европой? Еще как здорово! Триумф справедливости и равенство всех перед законом – вот истинный венец социальной политики государства. И пусть идут к черту все, кто смеет утверждать, будто эта мысль опережает свое время, по меньшей мере, лет на сто!

С такими вот мрачными думами Павел Дмитриевич явился домой, с ними встретил праздничную минуту, с ними же и удалился, черней тучи, в опочивальню.

Он пробудился ранним утром от глубокого чувства тревоги, но уже в совсем ином ключе. В комнате находился кто-то посторонний. Инстинктивно нащупав под подушкой рукоять пистолета, с некоторых пор появилась у графа привычка брать с собой в спальню заряженное оружие, Павел Дмитриевич открыл глаза.

– Господин Киселев, – тронули его за рукав ночной рубахи чьи-то настойчивые пальцы, – прошу извинить меня за вторжение, но дело не терпит отлагательств! Срочная депеша.

Чиновник молча приподнялся на локте и, похлопав ресницами, вгляделся в лицо разбудившего его человека.

– А, это вы? Что случилось? Кто вас впустил?

– Ваша… сожительница. Она здесь, за дверью, Джаелл! Бога ради, время не ждет, граф! Проснитесь же, наконец! Джаелл!

Немедленно скрипнула дверь. Девушка приблизилась к министру вплотную, заглянула ему в лицо и дрожащим от сдерживаемых слез голосом произнесла:

– Поль, мы танцевали с ним всего только третьего дня, помните? Бедный, бедный дедушка…

Киселев нахмурился, силясь разобраться в происходящем.

– Известно ли вам, что барон Коршаков сегодня ночью покончил с собой? – глаза раннего посетителя лихорадочно блестели, но не от слез, как у чувствительной Джаелл, а от едва скрываемого азарта.

Киселев отнял руку от кавалерийского пистоля и энергично потер лицо, как бы сгоняя остатки сна.

– Как?

– Найден повесившимся в собственном кабинете. На шнурке от фрамуги, где шторы.

– Это не самоубийство, – проговорил граф с видимым удовлетворением и даже с некоторой уверенностью.

– Вне всяких сомнений.

Павел Дмитриевич испытал абсурдное облегчение. Значит, после разговора с ним Бенкендорф поспешил заткнуть дыру, через которую произошла утечка информации. Столь решительные и грубые действия могли означать только одно – Арсентьев действительно представляет для третьего отделения большой интерес. Александр Христофорович оценил потенциал задуманного судебного процесса.