Р.Б. ГУЛЬ - Ледяной поход (с Корниловым)

Скоро помирились. Хозяйка сварила яиц, поставила самовар…

Я вышел на крыльцо. За огородом синеет река, змейками блестя на солнце, за ней начались, ушли вдаль бесконечные донские степи.

"Заходите к нам!" - зовет Таня из крошечного оконца белой хаты. Зашел. "Вы у квартирантов остановились, а мы у самой хозяйки ,- смеется она,- только хозяйка-то что-то сердитая. Мы уж на кухне устроились, а она там, - показывает Таня на комнату, отгороженную мазанной стенкой,- наверное, у нее прошлый раз кого-нибудь убили. Пойдите к ней, поговорите" .

Я вошел. В комнате у окна сидят старуха и молодая женщина. Молодая, увидев меня, отвернулась недовольным лицом и вышла из хаты, шлепая босыми ногами…

"Здравствуйте, бабушка! Вы уж нас простите, что поселились здесь, ничего не поделаешь, не наша воля" . Старуха непонимающе посмотрела.

"Не сердитесь, бабушка!" - весело кричит из-за перегородки Таня.

"Чего там сердиться-то, - шамкает старуха,- только, говорю, праздник большой скоро…"

Таня позвала меня к себе, а вечером я снова зашел к старухе.

Теперь она смотрела на меня уже как на знакомого. Сел у стола. Над ним карточка лихого пограничника унтер-офицера, размахивающего на коне шашкой.

"Это сын ваш?" - "Сын", - шамкает старуха. "Где он?" Старуха помолчала, глухо ответила: "ваши прошлый раз убили" .

Я не знал, что сказать. "Что же, он стрелял в нас?" - "Какой там стрелял". Старуха пристально посмотрела на меня и, очевидно увидев участие, отложила работу и заговорила: "Он на хронте был, на турецким… в страже служил, с самой двистительной ушел… ждали мы его, ждали… он только вот перед вами вернулся… день прошел - к нему товарищи, говорят: наблизация вышла, надо к комиссару идти… а он мне говорит, не хочу я, мама, никакой наблизации, не навоевался, что ль, я за четыре года… не пошел, значит… к нему опять пришли, он им говорит: я в каварелии служил, я без коня не могу, а они все свое - иди да иди… пошел он ранехонько - приносит винтовку домой… Ваня, говорю, ты с войны пришел, на что она тебе? брось ты ее, не ходи никуда… что Бог даст - то и будет… и верно говорит, взял да в огороде ее и закопал… закопал, а тут ваши на село идут, бой начался… он сидит тут, а я вот вся дрожу, сама не знаю, словно сердце что чует… Ваня, говорю, нет ли у тебя чего еще, викини ты, поди лучше будет… нет, говорит, ничего… а патроны-то эти проклятые остались, его баба-то увидала их… Ванюша, выброси, говорит… взял он, пошел… а тут треск такой, прямо гул стоит… вышел он на крыльцо, и ваши во двор бегут… почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уж схватили, ты, кричат, в нас стрелял!… он обомлел сердешный (старуха заплакала) , нет, говорит, не стрелял я в вас… я к ним, не был он, говорю, нигде… а с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась… сволочь! кричит, большевик! да как в него выстрелит… он крикнул только, упал… я к нему, Ваня, кричу, а он только поглядел и вытянулся… Плачу я над ним, а они все в хату… к жене его пристают… оружие, говорят, давай, сундуки пооткрывали, тащат все… внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат… молока давай! хлеба давай!… А я как помешанная - до молока мне тут, сына последнего не за что убили…" -старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками…

"Он один у вас был?" - "Другой на австрийском хронте убитый, давно уж, - всхлипывает старуха, утирается и опять говорит сквозь слезы…- А какой парень-то был, уж такой смирный, такой смирный, - близко наклонившись ко мне, она зашептала, показывая на трехлетнюю девочку, притаившуюся в углу хаты: - Девчонка-то без него прижита… другой попрекал, бил бы, а он пришел - ну, говорит, ничего… не виню я тебя… только смотри, чтоб при мне этого не было…"

Старуха замолчала. Я посмотрел на лихого пограничника и ушел к своим раненым…

Сегодня великий четверг, мы идем к двенадцати евангелиям…

Церковь полна ранеными. Хромают, ноги обвязаны разноцветными тряпками. Осторожно носят подвязанные платками руки.

Пламя желтых свечей мерцает по бледным, усталым лицам. Церковь загорелась огнями. Священник читает Евангелие. Кончил - потухли свечи. Поют. Далеко ухает артиллерия, как будто кто-то большой, страшный тяжело вздыхает.

Вошли в сад, на паперть. Ночь синяя, весенняя. Свежо. Сильно пахнет распустившаяся сирень. Из церкви круглыми, нежными звуками вылетает пенье и замирает в весеннем воздухе.

"Тут служба, а на площади повешенные" ,- тихо говорит товарищ.