Нелли Шульман - Зима отчаяния

– Он носил капюшон, господин Сабуров, надвинутый на лицо. Я видела его утром, когда выходила в булочную. В Петербурге зимой всегда темно, – Сабуров допил чай:

– Ночью все кошки серы, – пришло ему в голову, – она права насчет темноты. Только три пополудни, а уже зажигают лампы, – он упорно смотрел на страницу дешевого блокнота. Берлин мог стать четвертой версией случившегося.

– Что, если нас водят за нос, – Сабуров легко поднялся, – Дорио утонула по случайности или покончила с собой, но ее гибель не имеет отношения к делу. Что, если Призрак, то есть Завалишин, избавляется от запаниковавших агентов? Что, если записочки и остальное, что он с ними делает, призваны сбить нас с толка?

Стоя посреди кабинета, он повертел версию туда- сюда. Сабуров считал такой вариант развития событий более вероятным, чем присутствие в городе свихнувшегося семинариста, иудея или даже содомита. Завод Розенкранца, где работал Грюнау, выполнял военные заказы. Лес «Товарищества Катасонова» расходился по всей России. Федор Евграфович водил обширные знакомства. Проиерей Добровольскийисповедовал высших сановников империи.

– Все сходится, – он быстро просмотрел папки Путилина, – а здесь никого подозрительного нет. Это политические убийства, мы имеем дело со шпионажем в пользу Германии.

Бывший прусский посол в России, а ныне канцлер Северогерманского союза фон Бисмарк не упустил бы возможности заполучить себе хороших агентов.

– Но что- то пошло не так, – понял Сабуров, – и их убрали. Вернее, протоиерейжив и он мне все расскажет.

Забыв о голоде, Максим Михайлович почти выбежал из комнаты.

Теперь протоиерей Евгений Добровольский действительно напоминал фра Джироламо Савонаролу. Голову священника скрывала тугая белая повязка. Щеки, потерявшие в лечебнице беспокоившую Сабурова сытость, побледнели и запали. В вороной бороде священника сверкали серебряные нити седины. Окна охраняемой палаты выходили в Глухой переулок, оправдывающий свое название.

По дороге на Вознесенский проспект Сабуров заскочил в гастрономическую лавку. Жевать пирог с капустой ему пришлось под усилившимся к вечеру дождем. От Офицерской улицы до лечебницы было всего полчаса ходьбы. Сабуров мог взять полицейский экипаж, однако следователь хотел подумать. Максим Михайлович по привычке называл себя следователем, хотя с появлением сыскного отделения он стал чиновником по особым поручениям.

– Хоть горшком назови, только в печку не ставь, – пробормотал он себе под нос, – сейчас мы оказались в той самой печке.

Если Сабуров был прав, то убийства Призрака переходили в ведомство Третьего Отделения, занимавшегося делами о шпионаже. Сыскной отдел столичной полиции наверняка посчитали бы слишком мелкотравчатым, как выразился бы Путилин, для крупного расследования. Сабуров затосковал.

– Я заработался, – усмехнулся Максим Михайлович, – жалею, что у меня заберут возможность поймать опасного преступника. Правильно говорит Путилин, мне надо жениться.

О сватовстве Сабуровапекся не столько Иван Дмитриевич, сколько супруга начальника, Татьяна Константиновна.

Путилины воспитывали шестилетнего Костю и родишегося этим годом Ваню. Госпожа Путилина считала, что Сабуровув его тридцать два года давно пора сделать предложение достойной барышне.

Над Максимом Михайловичем дамокловым мечом висели не выплаченные долги отца. По должности ему полагалась казенная квартира, однако Сабуров прелпочитал оставаться в старых комнатах, снятых при жизни отца. Жилье на Песках стоило дешево. Разницу он относил отцовским кредиторам, известным Сабуровусо времен Крымской войны. Похоронив отца, отправившисьтуда двадцатилетним добровольцем, Сабуров завоевал под Севастополем два ордена.

После перемирия Максим Михайлович узнал, что в Крыму погиб его кузен, лорд Арчибальд Гренвилл, единственный сын и наследник дяди Максима Михайловича, графа Гренвилла. На Пески пришло официальное письмо, украшенное печатью с британскими львами. Побывав у посла Ее Величества королевы Виктории, Сабуров вышел оттуда отнюдь не графом.

– Титул передается по отцовской линии, – объясниллорд Вудхаус, – а что касется наследства, – посол развел руками, – то его нет. Ваш дядюшка, граф Гренвилл, – посол деликатно кашлянул, – предпочитал жить на широкую ногу.

Сабуров хорошо помнил дядю по лондонскому детству. Граф Гренвилл тоже не вылезал из- за игорных столов.

– Я и Арчи помню, – Сабуров остановился под тусклым фонарем, – мы были ровесниками и вместе учились в Итоне, а потом папу перевели из лондонского посольства в Россию.