Вероника Черниенко - Возвращение Морроу

Если бы она была жива и вышла с приюта, её сердце также было б разбито, она бы поняла и увидела эту жизнь- жизнь людей второго сорта, прислуг рожденных обслуживать своих хозяев. Она не знала что я из знатной семьи, я не могла разрушить её мечты своими аргументами. Хоть в нашей семье к прислуге не относились плохо, но и никто особенно не заботился об их жизнях. Я знала, как тяжело приходилось им не понаслышке.

Жить так, не мой выбор!

«Я часто чувствовала себя потерянной и измождённой, иногда казалось, всё налаживалось. Вроде и силы появлялись для борьбы и для строительства планов на будущее, но вдруг появлялась проблема и она обрушивала весь внутренний настрой. Всё летело к чертям, даже плакать не оставалось сил, снова не хотелось ни с кем разговаривать. Ком собственной слабости перед обстоятельствами подбирался к горлу, сознание молчало. Я жила как чайка, я часто сравнивала себя с чайкой, хотя видела море всего лишь раз из окна экипажа, когда мы ехали с родителями вдоль обрывистого морского побережья, и оно покорило меня своей красотой. Да сравнение с чайкой определенно подходило мне, волны жизни также бросали меня, и также иногда я взлетала в своих мечтах, как она, высоко над пучиной жизни. Я часто вспоминаю «кудряшку», она была мне ближе всех. Наше знакомство произошло спонтанно в один из серых будничных пансионских дней. Худенькая девочка с рыжими волнистыми волосами одиноко копалась у корней раскидистого дерева. Я видела её здесь, уже не первый раз и у меня сложилось мнение, что она изгой среди своих одноклассниц. Внешне она выглядела такой хрупкой и пугливой, что я решила обозначить своё присутствие, кашлянув у неё за спиной пару раз. Она обернулась, большие грустные глаза захлопали длинными ресницами и округлые брови приподнялись.

– Что ты делаешь?– мягко спросила я. Выражение её лица стало добродушным, она приветливо улыбнулась.

– Мох здесь, как звездочки, приглядись

– Да действительно, никогда не замечала. Ты давно в пансионе?

– Больше месяца.

– Друзей так и нет?

– Как видишь…– она пожала костлявыми плечами.

– Если хочешь, мы можем встречаться здесь после уроков и играть.

– Да конечно! – она радостно улыбнулась, и мне стало очень приятно.

– К тебе приходят посетители по воскресеньям?

– Нет, ко мне никто уже не придёт…

– Понятно, значит у нас свободно ещё и целое воскресенье.

– Не полностью, утром мы убираем храм после службы.

– А что тебе уже десять лет?

– Нет всего девять

– Значит, на следующий год я тоже буду убирать?

– Скорее всего.

В этот день мы долго болтали, и я впервые почувствовала какую- то лёгкость и понимание. Мы придумали делать куколки из цветов. Нанизанный на тонкую палочку вьюнок годился за юбочку, а голова была из почки. Мы играли в корнях поросшего мхом дерева, устроив там для своих кукол лесной дворец. В моей жизни появился смысл, мне хотелось видеть её каждый день. Однажды она произнесла странную речь, я помню её и сейчас. В то время она меня несколько расстроила и смутила, сейчас же я удивляюсь её глубокомыслию. Она росла с мачехой, и это было нашей общей бедой.

– Ну что ж, – спросила я нетерпеливо, – разве твоя мачеха не жестокосердная и злая женщина?

– Да. Она была жестокой ко мне, ей не нравился мой характер. Я помню до мелочей все ее слова, все обиды. Ее несправедливое отношение, так глубоко запало мне в душу! Я бы чувствовала себя счастливее, если бы постаралась забыть и ее суровость и то негодование и страх, которое она во мне вызвала, но я до сих пор не в силах преодолеть эти чувства. Но время шло и я старалась простить её.

– Зачем? Какой смысл, после всего, что она сделала? Она отправила тебя сюда после смерти отца, хотя могла и позаботится.

– Я ей чужая, а прощение нужно не ей, а мне самой…

Я продолжала смотреть на неё и после того, как она замолчала. Вид её был, как и всегда болезненный и несколько отрешенный. Во мне бушевали волны несправедливости и обиды за неё. Что она говорит? Её слова наверняка продиктованы устами навязанной здесь религиозности.

Бревенчатый, темного дерева кривой потолок давил, если смотреть на него лежа, поэтому я старалась уводить свой задумчивый взгляд в окно, напротив кровати моей подруги. Нас поселили в одной комнате, это было счастливым совпадением. Она и пейзаж, состоящий из нескольких деревьев, вот только на что было приятно смотреть в этом удручающем месте. Я всё время удивлялась её стойкости спать у окна. Холод, заползающий через щели в комнату особенно зимой, был не выносим. Я часто не могла заснуть от холода, закутывалась до ушей в шерстяное одеяло, но и оно не спасало. Иногда она приходила и ложилась рядом, она была такой теплой. Мне было стыдно просить её об этом, но она словно чувствовала мои страдания и просыпалась, затем карабкалась в темноте к моей кровати и залезала под одеяло, чтобы согреть меня. Рано утром она шла обратно, потому что если бы воспитательницы увидели, то посадили бы её в погреб на всю ночь, как это было однажды. В нашей комнате жили пятеро девочек, не считая меня. В пансионе я научилась врать и делать вид что чего- то не понимаю и не слышу. Но, я слышала всё, вдобавок я умела анализировать, поэтому и знаю многое о них. Я знала о монашеских грешках воспитательниц, я знала, где они хранят ключи и бумаги, документы на каждую из нас, а также фотографии. Они никогда не изменяли своим привычкам, даже грешили они, чуть ли не по расписанию. Может религия это хорошо, но я знала её организацию изнутри и вряд ли кто-нибудь сможет меня убедить, что священник, слушая исповедь молоденькой девушки, в это время не думает как бы её отыметь.