Евгений Сухов: Подметные письма

А может, кроткое лицо маниака и добродушные глаза всего лишь следствие блеклого света керосиновой лапы?

– Давай, дружок, поднимайся к нам! Перепачкался, небось, в грязи-то, да и темновато-о там будет, – сахарно-любезно произносит военный следователь Ираклий Горгадзе и протягивает "Упырю" крепкую ладонь в черной перчатке.

Вурдалак благодарно закивал, льстиво заулыбался и ухватился за протянутую руку. В какой-то момент выражение его лица резко поменялось, приняв прежний озлобленный облик. Внезапно и с силой он дергает ее на себя следователя и отскакивает в сторону. Не ожидавший такого подвоха Горгадзе невольно делает шаг вперед и срывается в выкопанную "Упырем" яму, успевая все же сильно задеть плечом маниака. Вместе они сваливаются в яму, крепко сцепившись, но уже через несколько мгновений Горгадзе оседлал унтера и заломал ему руку за спину болевым приемом из японской борьбы Дзю-дзюцу. После чего надел на запястья "Упыря" железные оковы. Дюжему полицейскому, поспешившему на помощь Горгадзе, оставалось только созерцать победу следователя: "Упырь" был обездвижен и лишен всяческой возможности совершить побег. А военный следователь ловок оказался. Что ж, его желание лично арестовать "Упыря" и надеть на него оковы свершилось. А маниак… Им оказался младший унтер-офицер второй роты Троице-Сергиевского резервного батальона пятьдесят шестой пехотной резервной бригады Филипп Цибульский. А поскольку за его печами был неполный курс богословского факультета Варшавского университета, унтер Цибульский исправлял должность секретаря батальонного казначея и числился в нестроевых, что давало ему возможность частенько отлучаться из расположения роты по личному усмотрению.

Допрос "Упыря" был проведен нами незамедлительно, прямо у свежей могилы. Важно не дать преступнику опомниться и выработать линию защиты.

Филипп Цибульский отвечает охотно: да, это он осквернил могилы на Лазаревском, Пятницком и Семеновском кладбищах. Зачем он это делал – точно ответить не может… Что-то его толкало к этому. Это неосознанное, но сильное чувство было сильнее его и не было сил, чтобы ему воспротивиться.

– Меня что-то побуждало это делать. С чем я не мог справиться, – признается Филипп Цибульский и добродушно смотрит на меня, как если бы искал во мне какую-то опору. Его заискивающий взгляд заставил меня невольно поморщиться, мне он напоминал раздавленную на тротуаре червя. Наступать на склизкое пятно было противно. Помогать вурдалаку или облегчать его участь, равно как и выказывать сочувствие, было не для меня.

– Чем вы разрезали желудки и животы покойникам? – спрашиваю я маниака после некоторой паузы.

– Перочинным ножом. Я его всегда ношу с собой, – с готовностью отвечал вурдалак.

– Тем самым ножом, что у вас изъяли? – задает уточняющий вопрос военный следователь Горгадзе.

– Да, – следует короткий ответ.

– Почему вы вскрывали только женские могилы? – этот вопрос интересует не только меня, но и военного следователя Горгадзе, поэтому он перестает записывать, поднимает в ожидании голову и в упор смотрит на Филиппа Цибульского.

– Ну… я не знаю… – отводит глаза младший унтер-офицер. – Как-то само получалось.

Сказанному верится не особо, поэтому я задаю новый вопрос:

– Ответьте мне откровенно… Вы испытывали удовольствие от того, что делали?

– Да, – выдавливает из себя Филипп Цибульский, на какое-то мгновение его лицо осветила радость. – Это был восторг… Экстаз, если хотите… После всего того, что я уже сделал… Наступала потребность в отдыхе, и я мог проспать несколько часов подряд там, где меня заставал сон. При этом я слышал все, что происходило вокруг меня. Несколько дней я жил очень умиротворенно и меня ничего не побуждало вернуться к прежним занятиям… А потом все начиналось сначала… У меня начинала болеть голова, тело мучилось, и я шел снова на кладбище. Вот вам вся откровенность, – добавляет он и смотрит жалостливо и кротко.

– Зачем вы жевали трупы и грызли их? – задает вопрос военный следователь Горгадзе. – Неужели вам было не противно?

– Я не знаю… Все происходило, как в лихорадке, в страшных неистовствах… – последовал сдержанный ответ. – А потом как же мне может быть противно… Ведь я же их любил, я их жалел.

– А зачем же в таком случае вы разрезали им рты, вырывали у покойников внутренности и разбрасывали их? – не унимается Горгадзе. Хотя уже все ясно: маниак он и есть маниак.