Валерий Горелов - Вразумление, самосотворение и биография

У Сергея вдруг образовалась неделя времени, и он аж физически почувствовал необходимость побывать в родном уезде Терпигореве. Положение там было отчаянное и страшное: подмеси к хлебу и травяные щи, в деревнях было продано и заложено все, что можно было продать и заложить. В Горелове на 10 дворов – четыре лошади и три коровы, половина земли была у помещиков и купцов, которые торговали и землями, и хлебом. Солдатчина, подати, невежество, которое сознательно навязывалось управителем, десятки тифозных больных, голодный мир и воскресная молитва.

Было по-майски тепло, а Сергея знобило, то тут, то там мелькали грязные тела людей. Он шел к дому, где прошло его детство, там, где рано умерла его мама, и где на земляном полу, всегда пьяный, валялся его отец. Там, где соседка, тетя Шура, у которой муж сгинул в солдатчине, подобрала его на улице и кормила, чем могла вместе со своим Федором, который был на год младше Сергея. Потом они подросли и вместе воровали с господских полей колоски пшеницы и за пазухой носили в дом, где тетя Шура молола их в ступке и жарила сухари на печке. Запах этих сухариков он сейчас остро ощутил, глядя вокруг себя. Лебеды тогда, конечно, было больше, чем сухариков. А где лебеда, там точно уже голодный мор. От дома, где он родился, остались только руины костра, заросшие сорняками. Дом тети Шуры был также до окон заросший, но стоял. Но окон, на самом-то деле, не было, и вместо дверей зиял черный проем. На крыльце сидел кто-то замотанный в тряпки и приваленный таким же тряпьем, руки его были наверху, и одна из них – высохшая, черная – сжимала православный крест, а другая мелко дрожала и изгибалась. Сергея охватила оторопь – это была тетя Шура. По его подсчетам, ей сейчас должно быть чуть больше 40 лет. На него смотрели заплывшие гноем глаза, а ссохшиеся губы пытались что-то произносить. Подошла девочка лет семи, взяла его за рукав и начала рассказывать, что бабушка Шура уже давно умирает, но все не может умереть, сидит на крылечке, вроде как кто-то должен обязательно к ней прийти. Потом еще подошли взрослые, и он слушал их, проклиная себя за то, что живет, ибо за то прощения не бывает, а смерть – не избавление.

***

Подошли еще трое каких-то деревенских, он все смотрел в ее невидящие глаза, а люди говорили и говорили. Рассказывали, как отговаривали ее от той дороги в Симбирск, но тетя Шура хотела найти какую-то работу. Тогда еще и осень не наступила, но было ясно, что зимой голодного мора не избежать. Да все она мечтала, наконец, увидеть, кому на Руси жить хорошо, и вместе с сыном ушла, прихватив с собой лишь узелок с двумя ржаными пряниками. В тот день угораздило же ее глазеть на выезд губернаторский. Тому, наверное, тоже не очень хорошо жилось, ибо взорвали его бомбой в тот день, а бомба та прямо напротив тети Шуры оказалась. Так губернатора убило, коней убило, прохожих покалечило, а ей, болезной, обе ноги оторвало. Любили ее, всей деревней вывезли, а ноги у церкви похоронили. Теперь вот, чуть тепло приходит, сидит на крыльце, и все не умирает, да только и не живет уже давно, все ждет, что кто-то должен прийти. Сергей подумал, что она ждала Федора, а пришел он – ее убийца. И тут она вдруг сказала два последних слова:

– Сережа, сынок, – и душа ее отошла.

Вчерашний студент пошел куда глаза глядят, и остановился только у той самой речушки, за которой деревня Неурожайка. Он плакал, потом спал, потом опять плакал. То рядом была тетя Шура, которая гладила его по голове и говорила, что он будет счастлив, то рядом проезжал генерал-губернатор при всех регалиях и приглашал спеть в два голоса «Боже, царя храни». Потом ему мерещились те 27 убитых, которые пытались тащить 33 раненых, а Роза смеялась и кричала, что любит его и ждет. Потом еще были ангелы, которые пели злыми голосами, да картинка как он, бросая бомбу, за ориентир прицеливания берет фигурку женщины на той стороне проезда, и когда карета поравнялась с ней, мечет. Он ушел с первыми лучами солнца. В ту ночь он не сошел с ума. Вот такое вразумление.

***

По прибытии в Симбирск он недолго пробыл в своей квартире- лаборатории. Сергей вышел оттуда с тяжелым свертком, сел в пролетку и доехал до набережной Волги. Здесь он раскрутил груз обеими руками и выкинул в воду. На той же пролетке он сел в уже отходящий поезд до Москвы. События 1905-1907 годов затронули и Московскую духовную академию; как и остальные три академии, она была охвачена забастовками. «…Разливая яд протестантского реформаторства и политического либерализма 1 1 «Педагогика» 1998 г, № 1, стр. 65 ». Одним из требований студентов и преподавателей для демократизации академического строя было возвращение ректорской должности. Ректор МДА Евдоким (Мещерский) никак не мог знать, усидит ли он в своем кресле. Не без помощи забастовочных телодвижений Сергей добился у него приема, и не без хитростей убедил того включить себя в число слушателей академии. Общий бардак и неуверенность по-своему редактировали правила. И так, с 1907 года он стал с высоким прилежанием и без всяких революционных амбиций изучать богословие, был отмечен, и в 1910 году, по исполнении ему 25 лет, рукоположен дьяконом. А через год за успехи и умения в делах церковных отправлен в услужение в приходскую школу и приют, что при церкви апостола Петра в Лахте.