Георгий Вайнер - Лекарство против страха

Пенсионером Фимотин не выглядел – сухой, подтянутый, с еле заметной сединой в густом рыжеватом ежике, похожем на щетку для зачистки металла. Что-то в нем было от локомотива, переведенного в резерв, – все исправно, все пригодно, узлы смазаны и начищены, только будка машиниста забита досками от дождя и снега, стоит он себе на запасных путях, всегда готовый к тому, что придет приказ: доски отрывать, пары поднимать, свисток к отправлению подавать! Но вот беда: нет на то приказа, и стоит он в тупике, всегда готовый, совсем исправный и никому не нужный.

Грибной квас между тем кончался, и я посмотрел на часы. Фимотин перехватил мой взгляд:

– Ох заболтался я. Оно все же истина: любит наш брат интеллигент пофилософствовать. А ведь вас факты интересуют…

Я вежливо улыбнулся.

– Буду по возможности краток, – сказал Фимотин деловито. – Возьмем мою свояченицу

– Возьмем свояченицу, – согласился я.

– Местожительство ее – Ховрино. Значительный контингент пьющего мужского населения в ее микрорайоне в сочетании с рядом расположенным пивным павильоном определяет, если можно так выразиться, нравственную атмосферу в ихнем дворе. А именно: пьянь, извините за выражение, шум определенной тональности, драки и как следствие всего – кражи. Воруют у лежачих беззащитных пьяных из карманов. Воруют из подъездов детские коляски, а в зимний период времени – сани. Не ошибусь в предположении, что сани меняют на бутылки, естественно. И вот вам финал – у Раисы, у свояченицы то есть, крадут третьего дня… – Фимотин сделал драматическую паузу, и я замер, – «Литературную газету» из ящика и выворачивают в подъезде электролампу! Что теперь на повестке?

– А куда же участковый смотрит? – строго спросил я.

– Вот именно, куда?! – торжествующе подхватил Фимотин. – Он систематически умывает руки. Он, извините, не чешется. Он в ус не дует! Тем более что по молодости лет у него такового не имеется. Зато найти его исключительно трудно, и где он целые дни обретается – неизвестно.

– Да-а, ну и порядочки… – сказал я.

– К чему я веду? – живо отозвался Фимотин. – А веду я к тому, что на этой работе нужен человек, который болеет за дело. Живой человек, где-то даже животрепещущий. Вот как, например, наш Поздняков Андрей Филиппович. Первое дело – он всегда здесь, в наличии. Возражений всяких крикунов не допускает – я, говорит, всей милиции начальник на данной улице. В подворотнях у него не собираются, из подъездов саней не крадут. Хулиганства всякие пресекает железной рукой. Привожу пример… – Заметив, что квас в банке кончился, Фимотин сделал рукой извиняющийся жест, быстро прошел на кухню, хлопнул дверцей холодильника и принес новую банку. – У Дендеберова из тридцать девятой квартиры завелся «жигуль». Так вот, в одно утречко видит этот самый Дендеберов, что гвоздем на двери «жигуля» нацарапано выражение. Два дня Поздняков с этим делом крутился, всех подозрительных проверил и Легостаевых сынка Женьку – балбеса четырнадцатилетнего! – уличил, по почерку доказал, что он писал!..

Я слушал, кивал головою и видел, что никаких реплик от меня не требовалось. В. Э. Фимотин рад был гостю, ему явно нравилось собственное красноречие, возможность показать кругозор и умение разбираться в людях. И конечно, очень его стимулировало доверие властей, которые его, именно его, пригласили высказаться и оценить деятельность работника милиции. Разглаживая тонкими пальцами корректные рыжеватые усики над узкими сухими губами, он продолжал:

– Конечно, сейчас по книжкам привыкли, что участковый – это добрый такой дядечка, всей улице родная душа и тому подобное. Поздняков Андрей Филиппович не из таких, прямо скажем. Мужчина он серьезный, я бы сказал, суровый даже, без всяких там улыбочек, ну и кой-кому это не нравится. «Грубый, – говорят, – солдафон». Только неправильно они судят: грубостей он не допускает и в отношениях проявляет законную вежливость. Так что меня не это беспокоит… Пьет он!

Если бы Виссарион Эмильевич заявил вдруг, что он император римский, я бы меньше удивился, чем такому повороту в его благожелательном повествовании. Но он сказал, что участковый Поздняков пьет, и это требовало серьезного отношения.

– Так и монахи пьют, – сказал я как можно небрежнее. – Важно как, где и с кем.

– Вот именно: как и где, – подтвердил Фимотин. – Если бы он дома в выходной приложился несколько, и нос, как говорится, в табаке, – на здоровье и пожалуйста. Но только есть мнение, что как раз дома он от этого воздерживается. Неподходящая, по моим сведениям, у него дома обстановочка. Не для выпивки, а вообще…