Марта Таро - Бомба для графини

– Помнится, граф Кочубей ещё пару лет назад возглавлял Министерство внутренних дел. Я надеюсь, что вы не подозреваете столь уважаемого человека в подобном злодеянии? – генеральский тон был подчеркнуто ровным.

Жандарм переменился в лице. Он злобно пнул ногой выбитые куски брусчатки, вытянулся по стойке «смирно» и объявил:

– Никак нет, ваше высокопревосходительство! Я неточно выразился. Хотел сказать, что злоумышленник мог спрятаться в доме графа.

– А почему не в каком-нибудь другом? Вон их тут сколько…

– Да, вы совершенно правы!

Амбициозный дурак сдувался на глазах – так превращается в грязный лоскут тряпичная кукла с выпавшими опилками. Ну что ж, с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Позабавились – и ладно. Впрочем, дело было не в злорадстве, а в принципе: таких молодцов надобно всегда на место ставить. Щёлкать по носу. А то что это за мода такая пошла – без пиетета к сильным мира сего относиться? Если ты Иванов, так и бегай со своими жандармами по улицам, а начальству советы давать – не твоё собачье дело.

Больше на месте взрыва смотреть было нечего, и генерал зашагал к дому Кочубеев. Жандарм пошёл было за ним, но Бенкендорф приказал ему остаться. Чего-чего, а уж лишних ушей при разговоре с графиней Чернышёвой ему совсем не требовалось. Александр Христофорович не сомневался, что мишенью злоумышленников была именно эта дама. Даже более того, он знал человека, ради которого и устроили нынешний взрыв.

Неужто крыса попалась? Вот забавно… Новый агент уже предупреждал Бенкендорфа о такой возможности. Но так скоро?.. Даже не верилось, что соперник мог настолько потерять осторожность. Если фортуна не отвернётся, а пойманная за хвост ниточка не оборвется, интригану конец… Господи, помоги! Не оставь милостью… Ну и агент – просто находка! Всего месяц – и дело в шляпе… Не сглазить бы только…

Бенкедорф вдруг рассердился. Разозлился на себя самого. С чего это он так разволновался? Разошёлся нервами… Ему-то чего опасаться? Ведь всё сто раз уже думано-передумано и подготовлено вплоть до мелочей.

Александр Христофорович на мгновение прикрыл глаза, перекрестился, а потом взбежал на крыльцо дома Кочубеев. Ох, удача, не подведи!

Москва

Месяцем ранее

Ох, мороз-мороз!.. Целую неделю в Первопрестольной лютовали холода, загоняли москвичей по домам – в тепло, к печкам и каминам. Улицы опустели. Пешеходов – раз-два и обчёлся, ну а выездов и в помине нет. Все коней берегут: жалеют рысистых… Всё так, да только не на Тверской. Вот где жизнь бьёт ключом! Никогда не спит Тверская, вечно спешит по своим делам. Торгует, молится, а то и красуется – распускает павлиний хвост: гляньте, мол, православные, на красу неописуемую. Так что и нынешним январским утром птицы на лету мерзли, а на Тверской народу хватало. Бойким шагом передвигались вдоль стен домов укутанные до бровей пешеходы, а по накатанной колее среди заснеженной брусчатки даже катили одинокие сани.

Чёрный, как ночь, крупный рысак звонко бил дробь на обледенелой мостовой, сани с высокой лакированной спинкой радовали глаз изящными обводами, но главным украшением этой зимней картины были не они, а закутанная в меха пассажирка. Алые от мороза щеки, угольные ресницы и крупный коралловый рот яркими мазками оживляли мраморную красоту правильных черт. В санях сидела безупречная, редкостная красавица, вот только казалась она на удивление грустной.

– Краля сахарная!.. – Юный приказчик с огромным – в половину его роста – лубяным коробом в руках аж на ходу запнулся. Замер с открытым ртом. Прикипел к чаровнице взглядом, а потом и вовсе шагнул назад – побежал вслед за санями. И с разбегу на кого-то налетел. – Чёрт!.. – распетушился он, но язык тут же присох к гортани: конопатый парнишкин нос упёрся в серое сукно офицерской шинели. Приказчик поднял глаза и наткнулся на острый взгляд прищуренных карих глаз. Офицер глядел строго, но без злобы.

– Звиняйте, ваше благородие!..

Что делать дальше, парнишка не знал. Может, надо было сразу в ноги? Не дай бог, в сердцах по уху съездит… Но офицер лишь кивнул. Обогнул приказчика вместе с его коробом, словно афишную тумбу, и чётким строевым шагом двинулся дальше – к Страстной площади.

Парнишка остался сзади и не видел его улыбки. Да и можно ли было так назвать сомнительную кривоватую ухмылку? Ведь один угол рта у офицера поднимался выше и дальше другого. Впрочем, никакой другой улыбки у капитана Щеглова всё равно не было. Уж какая есть. А сейчас он и впрямь искренне забавлялся: мальчишка-приказчик, остолбеневший при виде красавицы аристократки. В том, что девушка в санях – дворянка из богатых, а может, и вовсе из титулованных, капитан не сомневался. В отличие от юного приказчика, он отметил и грустный, будто б устремленный внутрь себя, взгляд девичьих глаз. Да, видно, не очень проста жизнь у этой закутанной в соболя незнакомки. Муж небось ревностью изводит. Ну а как же иначе с такой красотой? Впрочем, самого Щеглова это совершенно не касалось. Он вообще-то был в Москве проездом и никого из здешних жителей не знал. Вот дойдет капитан до Страстного монастыря, поставит свечки за упокой души, поминовение своим закажет и вновь отправится на почтовую станцию. И хотя Щеглову до смерти не хотелось ехать в Петербург, выбора у него всё равно не было. Ничего не поделаешь. Служба.