Борис Конофальский - Инквизитор. Раубриттер

– Я тебе корову дал, чтобы ты молоком детей своих подкормил, а ты прозевал её. Угробил.

– Господин, – мужик перепугался, даже протянул руку к Ёгану, – никак не я, вот и управляющий соврать не даст, я вчерась весь день канаву на болте капал. Барщину тянул.

– Да не он это, – сказал Ёган, – это пастух-олух корову потерял.

– Ты мне… – Волков обратился к мужику, пальцем на него указывая, – вырезку мне домой принеси, если волки её не сгрызли.

– Не сгрызли, господин, вымя да требуху поели, мясо не трогали, – говорил мужик, кивая, – принесу вам, принесу.

– Ёган.

– Да, господин.

– Коли мужик не виновен, дай ему денег, пусть новую корову себе купит.

– Ох, спасибо, господин, ох, спасибо, – оба мужика стали кланяться.

– В долг ему дай, – произнёс кавалер с ухмылкой, – то, что им на дармовщину даётся, они не берегут.

– Господин, так разве то мы? – Сразу скисли мужики.

Он не слушал их, он говорил Ёгану:

– Сычу скажи, пусть пастуху плетей даст.

– Я и сам ему всыплю с удовольствием. – Обещал Ёган. – Не спущу дураку ущерба.

– Только не злобствуй, десяти плетей хватит.

– Ну, не злобствовать, так не злобствовать, хотя я бы больше ему дал. Уж больно не расторопны они тут, больно ленивы, спустя рукава всё делают, без боязни.

– Не злобствуй, говорю, чтобы не свалился он потом в горячке.

– Как пожелаете.

– Кавалер, – кирнул один из псарей, тот, что залез в самую гущу кустов, – собачки, кажись, след берут.

– Так берут или тебе кажется? – В ответ кричал ему Бертье.

– Берут, берут. – Отвечал псарь.

– Ну, пускай.

– Пускаю.

Собаки пошли резво, с задорным лаем, так, что псари едва за ними поспевали, да и Волков, Бертье и Максимилиан тоже, хотя были верхом. Собаки кидались и в овраги, и в кусты, а люди должны были обходить и объезжать препятствия.

От такой езды, то в овраг, то из него, когда всё время нужно вставать в стременах, у кавалера вскоре заныла нога. Но что делать, просить собак бежать помедленнее? Или просить псарей придерживать. Нет, позориться перед более молодым Бертье и совсем юным Максимилианом он не желал, злился и на псарей, и на дурных собак, но терпел и ехал.

А собаки след держали крепко, кое-где они петляли, конечно, но не оттого, что теряли след, а от того, что волки бродили кругами.

И вели их собаки на запад, шли южнее большого поля, которое кавалер отдал под пашни солдатам Бертье и Рене, отчего теперь это поле все называли солдатским. Они проехали все белые мазанки, в которых селились солдаты, и ехали всё дальше на запад.

Тут пошли совсем крутые холмы и овраги им под стать, в такой заедешь – так не выедешь потом. Еще тяжелее стало Волкову. Уже второй час такой езды пошёл, он был чернее тучи.

Он был уже готов остановиться, до границ его владений оставалось всего ничего, как вдруг собаки престали лаять. Волков остановил коня и дух перевёл, обрадовался, что, наконец, нагнали волков, а Бертье и говорит расстроенно:

– Неужто потеряли.

– След? – Спрашивает кавалер.

– След, след, – говорит Бертье и кричит: – Клаус, Фольф, что там?

– Потеряли, – вместе отвечают ему псари.

Собаки кидаются все из стороны в сторону, нюхают, нюхают, убежали в кусты, вернулись тут же, одна из собак так просто взяла и легла. Мол, всё, надоело. Нет следа. И остальные стали присаживаться. Сидят, языки высунули, дышат. Сразу тихо стало без их лая. А Волков молчал и думал, кого бы ему убить. Почти два часа пытки закончились вот так вот! Чёртовы собаки, лучше бы вообще не брали следа.

А Максимилиан тем временем заехал на самый близкий холм и, оглядевшись с него, крикнул:

– Кавалер, тут тропинка на север ведёт.

Волкову страшно не хотелось ему отвечать, ему хотелось раздавить чьё-нибудь горло, но не отвечать было бы невежливо:

– Эта тропинка ведёт к дому монаха, здешнего отшельника, святого человека.

– Кавалер, а можно мне к нему съездить? – Кричал Максимилиан с горы. – Всё равно пока никуда не едем.

– Верно, – вдруг поддержал юношу Гаэтан Бертье. – Если он тут живёт, может, знает, где у этих зверей тут лежбища. Давайте съездим, кавалер.

Волков ему не ответил, развернул коня на север, дал шпоры и поехал к дому монаха. Бертье тоже повернул коня. Псари и собаки пошли за ними.

Это был никак не дом, так, лачуга из орешника, обмазанного глиной. Окон нет, только глиняная труба дымохода.

– Тёплая ещё, – сказал один из псарей, потрогав трубу, что выходила из стены.

– На солнце нагрелась, – ответил ему другой.