Сергей Гордиенко - Капитан Проскурин Последний осколок Империи на красно-зелёном фоне

Спускались не менее часа, ударяясь о стволы и кувыркаясь в снегу. Одежда, лицо и пальцы покрылись ледяной коркой. Наконец, недалеко от подножья показались огони деревни.

– Тихо! Слышите? – прошептал Воробьёв.

В темноте звучала заунывная азиатская песня – татарин вязал хворост. Увидев нас, замер.

– Понимаешь по-русски? – спросил я.

Татарин кивнул, уронив вязанку.

– Что за деревня?

– Кучук Изимбаш.

– Кто живёт в том доме?

– Измаил, якши человек. Откуда твоя идёт?

Я показал в сторону обрыва. Татарин схватился за голову:

– Никто туда ходить! Туда смерть!

«Якши человек» Измаил принял нас радушно:

– Нежданный гость не хуже татарин, лучше татарин. Нежданный гость Аллах посылать! Кош кельде! – На столе появилось козье молоко и хлеб. – Моя деревня пристав живёт, много стражник.

– Холод какой! Замёрзли. Не заболеть бы, – пожаловался я. – Как вы тут зимой? Врача, наверно, нет. Лечить некому.

– Нет врача. Не надо врача. Фельдшер был, раньше нас помирать от своя лекарства. Горячий молоко татарин лечит.

– Кобылье? Я его и холодным пить не могу! – поморщился Макаров.

– Кобылье ногай-татар в степь пить. Моя татар-гора от коза пить. Давай гость, иди стол садись. Жена покрыл. Бери, гость дорогой, отмек, кятлама, янтык. Макай в кятык, в каймак. Палец облизай.

Нам на колени постелили льняные полотенца, для омовения рук принесли медный кувшин с водой и тазик. Измаил в знак уважения сам лил воду.

– Ну давайте, товарищи, – с усмешкой произнёс Макаров, садясь по-татарски на ковёр. – Янтык в кятык и палец облизай. Ха-ха-ха!

– Ешь, гость дорогой, во имя Аллаха милостивого и милосердного, – не унимался Измаил. – Потом пилав и язма. Аллах посылай такой нежданный гость лучше татарин.

Я осмотрел жилище. На кухне расставлены плетёные корзины с луком, чесноком, фасолью и капустой. Вдоль стен разложены тыквы. Над ними на медных гвоздях висели скребки, лопатки, кастрюли и маслобойка. На полу стояли огромные кувшины с соленьями и деревянное корыто для теста, а у очага медные кувшины с тёплой водой.

– Жаль, самогона нет, – посетовал Гриневич. – Для сугрева.

– Самогон моя нельзя. Аллах запрещать, гость дорогой.

– А моя можно каждый день. Свининки бы румяной из печи, хозяюшка!

– Что такое говоришь! Свинин совсем нельзя, даже говорить нельзя.

– Заткнись! – приказал Воробьёв Гриневичу.

– Самогон не помешал бы, – вздохнул Макаров.

Поев, мы повалились спать на ковре, позабыв, что в селе стражники. Утром начали собираться в дорогу.

– Без кофе дорога нельзя! – засуетился Измаил.

На столе появился медный кофейник и чашки с витиеватыми ручками и тяжёлыми подставками.

– Если б я такими самогонку пил, никогда б не захмелел! – захохотал Гриневич.

– Кофе один не хорошо. Жена, неси халва, бахлава, орех-мёд, – приказал Измаил.

К вечеру мы добрались до татарской деревни Адым-Чокрак к востоку от Мангупа. Внизу, в долине виднелись полсотни беспорядочно расположенных домов. Хотелось пить, но арочный фонтан на окраине замёрз. Пришлось жевать снег. «Пошамали» у татар и пошли к объездчику Евграфу – ещё одному «товарищу» Воробьёва. Снова снег, сугробы и лёд за воротником. Наконец, вышли на просеку. Вдалеке за изгородью виднелся бревенчатый домик с сараем, из трубы по балке расстилался серый дым. Жалобно затявкала собака и на крыльцо вышел высокий молодой мужчина с длинной густой шевелюрой до плеч, в бархатной шляпе и рабочей куртке. Приветливо улыбнулся, элегантно приподняв шляпу и вежливо пригласил в дом. Монах или художник? Может, философ? Точно, не врач.

– Где Евграф? – не здороваясь, грубо спросил Воробьёв.

– Скоро будет, – бархатным, как его шляпа, голосом ответил «философ». – Заходите в дом.

На столе лежала стопка книг.

– Читаете? – спросил я, перелистывая брошюру Троцкого.

– Пытаюсь постигнуть. Разочаровался, знаете ли, в Шопенгауэре. Ненасытная воля к жизни должна благоустраивать общество, а не вызывать страдание у индивидуумов.

– А представление как причина ещё больших страданий?

– Пришёл к выводу, не стоит уделять слишком много внимания собственному разуму. Как сказал Владимир Ильич, марксизм – не догма, а руководство к действию. Мне особо импонирует «руководство к действию».

– Революция?

– Как первый этап благоустройства общества. Вы тоже пришли к марксизму через разочарование в идеалистической философии?

Неожиданно вошёл высокий мужчина средних лет с густой рыжеватой бородой. В одной руке ружьё, в другой подстреленный заяц. Мы схватились за винтовки, а Воробьёв бросился к нему обниматься.