Денис Попов - Точка слома

Нужно было готовить. Первым делом Летов пошел к умывальнику, разодрав тишину комнаты грохотом капель о железную поверхность таза. Раковина была одна в коридоре, но Горенштейн повесил у себя умывальник, который изредка ходил наполнять к этой самой одинокой раковине.

Помыв и почистив картошку, попутно порезав палец, Летов влез на табуретку и воткнул провод от электроплитки в розетку, которая была мастерски встроена в патрон лампочки. Спираль плитки начала раскаляться, выпуская тепло в холодноватый сумрак комнаты. Сковорода, подчинясь теплу спирали, тоже накалялась и этот поток теплоты уже был готов расплавить кусок комбижира, а потом и поджарить брошенную в этот кипящий ад картошку.

Горенштейн мрачно глядел из окна машины на то, как Первомайку заливало страшным ливнем. Колеса «Победы» разбрызгивали уже практически полностью уничтоженный водой снег, а дома размазывались в окнах. Водитель свернул на Таловую улицу, вдавив педаль газа, а «Победа», хлюпая грязью, медленно остановилась.

…Павлюшин же лежал на кровати. Он даже не снял своего грязного фартука, после подметания на заводском дворе, провалившись в состояние обморока: неимоверная головная боль в районе шрама сделала свое дело. Вдруг он очнулся, испугавшись расплывчатого вида своей загаженной комнаты. Павлюшин медленно поднялся, но руки сильно тряслись, как-то неимоверно сильно. Качаясь, Павлюшин подошел к столу, на котором стояла бутылка водки, схватил ее и опрокинул, в надежде вылить так необходимый ему напиток прямо в рот – но это было невозможно, руки сильно тряслись, и вся водка разлилась по окровавленному лицу. Вдруг острая боль ударила по голове, Павлюшин, издав протяжный крик, рухнул в толстый слой пыли и принялся кататься по полу, пытаясь от этой боли спастись. Как только боль ушла куда-то в глубину головы, пришли голоса.

«Убей, убей, убей» – страшным и загадочным голосом говорили они. Непонятно только чей это был голос – мужской или женский, но этот голос был настойчивым и навязчивым. Слово «Убей» уже слово вырезалось в его мозгу.

«Нет, нет, не хочу, нет» – орал горе-дворник, но «голоса» не слышали его криков. Схватив топор, Павлюшин принялся носиться по комнате, распахнув дверь выбежал в занесенный снегом и окутанный мраком ночи коридор.

«Я знаю, вы тут твари, вы тут!» – кричал Павлюшин, размахивая топором. И вот опять она, опять его надоедливая жена – он бросился на нее, повалил на пол и уже в который раз пытался зарубить ее. Казалось, что ее кровь заливала лицо Павлюшина, но он кричал и бил, кричал и бил. Вдруг жена словно испарилась, как дым и Павлюшин увидел изрубленный участок пола. Рыча и зверски глядя вперед своими страшно белыми глазами с черной точкой сузившихся зрачков, Павлюшин плелся вперед, снеся голову словно выросшему из пола Льдову. Так Павлюшин пробегал еще минут пять по своему пустому жилищу, давя разбитые стекла и ударяя топором по несчастным стенам. Вернувшись в комнату, на Павлюшина опять напали голоса, он кричал, носился, бился о пол и стены, давил лицо подушкой. Минут десять он пытался их заглушить, но они становились все громче, все ужаснее и надоедливее. На пике своего ужаса голоса вновь ушли и потный Павлюшин, бросив на кровать подушку, принялся оглядываться по сторонам. Тусклый свет керосинки почти погас, мрак бил в окно, ужас заполнял эту несчастную комнату.

«Чур меня, выродки, напугать хотите, тупые твари!» – орал Павлюшин, ища топор. Развернувшись он увидел, что на кровати сидит он. Военврач.

«Здравствуй, родной» – своим голосом с эхо пробормотал незваный гость.

-З..здравствуйте – мрачно ответил Павлюшин.

-Не забыл наш вчерашний разговор?

-Никак нет, все помню.

-Голова не болит?

-Сейчас нет, но недавно болела. Думаю, скоро опять заболит.

-Значит, самое время поговорить, друг мой.

Тут военврач испарился, в голову Павлюшина опять вступила страшная боль, смешанная с криком каких-то женщин и детей в его голове. Крик и катания по полу, пугающие холодные стены этого барака, продолжались пока Павлюшин вновь не потерял сознание.

…«Приехали, товарищ капитан» – пробормотал водитель-ефрейтор. Горенштейн попрощался с ним, выйдя из машины и быстро побежал под водной бомбардировкой к двери в коммунальности. Знакомый скрип досок пола, знакомые лица ужинающей за столом в коридоре соседской семьи, знакомая дверь, которую он впервые открывал с радостью – за ней был боевой товарищ.

Картошка уже была разложена, водка разлита по граненым стаканам, вилки вымыты. Две тарелки, две вилки, два стакана. Для двух несчастных людей с несчастной судьбой.