Дмитрий Ольшанский - Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

«Георгий», – шептала она, гладя мою руку, и в этот момент, несмотря на дикую боль, я чувствовал умиротворение и покой.

* * *

Окончательно поправиться мне удалось через пару дней. Причиной травмы стал угодивший в голову булыжник. Слава Богу, удар был не настолько сильным, иначе все усилия лекарей оказались бы напрасными.

Уже только теперь я узнал все подробности происшествия и то, что произошло после.

Итак, толпа, подогреваемая речами сторонников Марка Эфесского, набросилась на венецианских моряков, которые сопровождали в порт католического епископа. Моряки в ответ применили оружие и убили нескольких нападавших. Убитыми оказались и несколько латинян, включая командира, который, к несчастью, являлся отпрыском одного из знатных венецианских родов.

Император потребовал тщательно разобраться в случившемся, однако ни та, ни другая сторона не согласились помогать расследованию. Сторонники Марка Эфесского опасались, что Иоанн будет рассматривать дело в угоду латинян, а венецианский наместник в городе заявил, что император ромеев вообще не вправе судить итальянцев и что он самолично определит вину своих земляков.

Напряжение между противниками и сторонниками церковной унии достигло предела, и это чувствуют все: греки, итальянцы, духовенство и сам император. Город напоминает пороховой склад, готовый взорваться в любой момент.

Едва оправившись, я поспешил во дворец. События начинали складываться скверно, и нужно было обо всем предупредить императора.

Я вошел в небольшую комнатку, отделявшую рабочий кабинет василевса от зала ожиданий, и лицом к лицу столкнулся с посетителем, которого только что принимал у себя Иоанн. Им оказался Марк Эфесский – человек замечательных качеств, с которым я был знаком много лет. В самом раннем детстве он лишился матери, и воспитанием его занималась мачеха, которая никогда не питала к своему пасынку теплых чувств. Из-за раздоров в семье он часто сбегал из дома, ища место для успокоения и уединения. Когда он свел знакомство с моими родителями, они отнеслись к нему с большой заботой и вниманием, а вскоре он стал частым гостем в нашем доме. С тех пор мы сблизились и стали почти как братья, однако жизнь определила нам разные поприща, и со временем наша связь ослабела. Даже здесь, в Константинополе, мне редко удавалось встретиться с ним лично, но мои любовь и уважение к этому человеку за все эти годы ничуть не угасли.

Марк был облачен в старую поношенную рясу небесно-голубого цвета и передвигался с большим трудом, постоянно опираясь на палку. Последние годы его мучила жестокая болезнь, вероятно, полученная во время двухлетнего заточения на острове Лемнос. Ему едва перевалило за пятьдесят, а на вид он уже сделался глубоким старцем, и никто не смог бы сказать с уверенностью, сколько ему еще отмерено судьбой. Сейчас он вел борьбу на два фронта: на одном – с неотвратимо приближающейся смертью, на другом – с католиками-унионистами, и, судя по всему, победа над последними имела для него куда более важное значение.

Рядом с Марком шел какой-то монах с удивительно бледной кожей и, что сразу же бросалось в глаза, огромным родимым пятном на левой стороне лица. Монах, проходивший первым, бросил на меня холодный подозрительный взгляд, а вскоре меня заметил и митрополит.

– Как я рад видеть тебя, Георгий! – радостно сказал Марк, заключая меня в крепкие объятия. Затем, повернувшись к монаху, он коротко произнес. – Ступай, Евгений, нам надо поговорить.

Монах склонил голову и безмолвно удалился.

– Мне сообщили о том, что с тобой случилось, – произнес митрополит. – Прости этих людей, Георгий, уверен, они не мыслили дурного.

Я улыбнулся. Марк говорил искренне и, как обычно, не хотел замечать чужие пороки.

– Я стараюсь учить людей добру, но они по простоте своей все понимают не так, как следует, – печально продолжил он. – А ведь я каждый раз говорю, что враждую лишь с латинской церковью, но не с людьми.

– Люди слушают твои речи, но слышат лишь только то, что хотят услышать, – ответил я. – Своим проповедями ты не искоренишь человеческую злобу, но подогреешь смуту, а ведь наше государство слабеет на глазах, и внутренние распри лишь приближают его конец.

– Конец есть у всего сущего, – ответил митрополит словами Вергилия. – Гораздо важнее то, как мы его встретим.

– О чем ты говоришь! – воскликнул я. – Неужели ты полагаешь, что империю уже не спасти?

– Что ты называешь империей? – ответил Марк вопросом на вопрос. – Неужели Константинополь с окрестностями еще можно называть империей?