Виктор Татаринов - Под ризой епископа

— Один лешак-то. Для меня он квартирант, только и всего. Мне для него еду готовить да убирать за ним. А ты, председатель, коли хоть раз еще язык распустишь, попомни: никого больше не приму, так и знай.

В сенях послышались шаги. Вошел Ковалев.

— Жилье, что надо. Спасибо вам.

— Живите, коль поглянулось. Ну, а теперь — за стол, — пригласила хозяйка. — Отужинайте, чем бог послал. Чуяла я, что прибудет кто нито сегодня: ухват два раза падал. Хочу чугун с шестка в печь поставить, а руки как неживые — падает ухват да и только.

Ефросинья усадила мужиков за стол, а сама, как ее ни упрашивали, ужинать с ними отказалась. Разговор не завязался, ели молча. Потом Саблин пожал руку Ковалеву и ушел на свою квартиру, где останавливался постоянно. Ковалев проводил его до ворот и направился в свою спальню, не заходя в переднюю избу.

Утром он встал рано, вышел во двор в одной гимнастерке, чтобы заняться зарядкой. Морозный воздух бодрил. Он пробежался по узкой расчищенной от снега дорожке, обратил внимание на ветхое хозяйство: небольшой покосившийся сарай, над ним прогнившая насквозь соломенная крыша. Несколько сучковатых чурбаков валялись у поленницы нерасколотыми. Видно, мужская рука давно здесь не хозяйничала.

— Любуетесь? — услышал вдруг Ковалев и обернулся. Хозяйка, накинув на плечи шаль, стояла на крыльце. В лучах всходящего солнца она показалась Димитрию еще краше, чем вчера. Короткие голенища валенок, обутых на босую ногу, не скрывали белизну кожи и стройность ног. Он смотрел на нее и не находил слов для ответа. От этого ему совсем стало неловко. Ефросинья заметила смущение парня и догадливо заговорила первой;

— В горнице-то у меня выдуло за ночь все тепло, ровно в поморозне [10] Поморозня — здесь — холодный погреб, ледник. — прим. Гриня . Замерзла совсем, вот и вышла за дровами, печь хочу затопить.

— Доброе утро, Ефросинья… Как вас по отчеству?

— Зовите просто Фрося, как все.

— А меня того проще — Димитрий, — улыбнулся Ковалев, — Дров я сейчас принесу вам, — Он набрал дров и пошел в избу вслед за хозяйкой, — Куда их положить? — спросил, остановившись у порога.

— В печь. Но это уж я сама, — Фрося быстро, полено за поленом уложила с рук Ковалева всю охапку в печь. — А теперь присаживайтесь на табуретку и грейтесь. — Она нащепала лучины и принялась растапливать печь. — Вы к нам по серьезному делу, аль как?

— По серьезному.

— Я так и подумала. Такие государственные начальники у меня еще не квартировали, — не то в шутку, не то всерьез сказала Фрося.

Ковалев рассмеялся:

— Ну, какой я начальник!

— Я ведь понимаю, вы из гепеу?

Этот вопрос, заданный шепотом, с детской доверительностью и простотой, требовавший такого же искреннего ответа, неожиданно освободил Димитрия от внутренней скованности. Ему стало удивительно легко, и он в тон Фросе также таинственным шепотом сказал:

— Из ГПУ, Фрося.

Та благодарным взглядом оценила ответ, но глаза были по-прежнему строгими и серьезными.

— А дела у нас, товарищ начальник, творятся нешутейные. О том, что председатель запропал куда-то, вы, конечно, знаете. Как началось это с раскулачиванием да с колхозом, так село наше на село не стало походить, а больше на военную позицию. Народ на работы в поле боится выходить, бандиты с короткими ружьями по лесам шастают.

— Вы знали семью Федора Романова?

— Как не знать. С Устиньей-то, с его супружницей, в одной бригаде работала. Совсем молодая умерла, хорошая была баба, жалко. Зачахла и отдала богу душу. В общем, довели ее, а началось все с первого схода, три года тому назад, это как организовывали колхозную-то артель. На том сходе столкнулись две стороны, стенка на стенку, а промеж них — районный уполномоченный. Каждый в свою пользу дело клонит. Истинное светопреставление!

С этой беседы и началось знакомство Ковалева с Костряками.

…Больше сотни человек собралось тогда в школе. Пахло самосадом [11] Самосад — табак собственного посева и домашней выделки. — прим. Гриня . За столом, покрытым красной материей, сидели председатель сельского совета Саблин, дед Архип и уполномоченный из района. Собравшиеся наперебой выкрикивали фамилии тех, кого предлагали раскулачить, а потом с не меньшим гамом выбирали председателя колхоза. Каждый норовил отстоять своего выдвиженца. На задних рядах поднялась такая перебранка, что хоть святых выноси.

— Романова председателем! — кричали одни.

— К черту! Кожевина! — старались перекричать их другие.