Юлия Алева - Пыль и бисер

У комнат хозяина я уже услышала кашель и вошла без стука. Совершенно мокрый Фрол в одной рубахе стоял у открытого окна.

— Жарко мне, Ксюшенька, душно…

— Да что же Вы, Фрол Матвеевич!

Я бросилась к окну, закрыла. Отвела хозяина в его спальню, крикнула Феклу и вдвоем мы перестелили мокрое белье, переодели хозяина, несмотря на его вялые протесты в чистое, и вызвали врача.

Доктор Скакунов долго осматривал пациента, а потом вынес вердикт, что у него лихорадка. Прописал кровопускания и хинин. Как в этом городке еще не передохли все жители, я не понимаю.

Всю ночь я не отходила от постели больного, обтирая его простынями с уксусом, заливая чаем с малиной и ежеминутно молясь о его выздоровлении. Впервые поймала себя на мысли, что Фрол мне дорог не только как гарантия стабильности, но и как близкий человек. Пусть брата у меня никогда не было, но по-моему, я начинаю понимать, что к нему могу чувствовать. К вечеру прибежал Рябинкин, у которого удалось выклянчить салицин. Аспирин еще не придумали, от салицина блевали, но жар начал спадать.

Я и задремала-то лишь на вторые сутки ненадолго, но этих двух часов Анфисе Платоновне хватило, чтобы, посидев у ложа сына, подцепить то же самое.

Следующую неделю я продержалась на кофе и животной ярости. Фрол уже вставал на ноги и почти уверенно спускался по лестнице, чтобы там руководить мальчишками, а вот Анфиса Платоновна не смогла: на фоне высокой температуры случился второй инсульт, который полностью ее парализовал. Через шесть дней она скончалась на руках у безутешного сына.

Я слегла в день похорон.

Полагаю, что грипповала я дня четыре, и это были очень долгие и тягостные дни. Вымотанная стрессом, усталостью и безысходностью, я вяло лавировала на границе между горячечным бредом и сном. Фекла меня удивила — она повторяла все, что я делала с Фролом, и мне, изрядно похудевшей и ослабевшей, удалось выжить. Вирусы в это время поядренее будут, чем в двадцать первом веке.

Как только я смогла сохранять бодрствующее состояние более чем на полчаса, зашел Фрол.

— Фрол Матвеевич, извините, что я… — пристроила хотя бы голову в вертикальное положение.

— Оставьте, Ксения Александровна. Вы со мной-то возились, когда я куда хуже был. — Он осунулся, постарел за эти дни, а ведь на пару лет младше моего биологического возраста.

— Как Вы? — я коснулась его сухой, прохладной ладони.

— Ничего, Ксения Александровна, ничего. Образуется все… — он помялся и продолжил. — Может Вам надо чего?

— Спасибо, теперь только отлежаться нужно будет.

Он посопел и глядя в одному ему ведомую точку на полу, продолжил.

— Я вот что спросить хотел…. Сказать…. Спросить… — помолчал, посопел, потом опять продолжил. — Вы теперь-то что думаете?

— Теперь-то? — я побарахталась в подушках и все же попыталась сесть. Со второго раза получилось, значит к вечеру пора вставать.

— Ну раз маменька… Нет больше маменьки…

Ой, черт! Точно. Куда ж мне теперь, когда зима катит в глаза?

— Да, компаньонкой мне теперь не быть… — И даже рекомендательное письмо после такой скандальной истории я не получу.

— Не уходите, а? — Он бухнулся на колени перед кроватью. — Я придумаю что-нибудь, только останьтесь.

Я даже растрогалась.

— Хорошо, Фрол Матвеевич. Все наладится.

Фрол думал основательно и не на сухую. Я только рискнула встать к столу, как он, с мокрыми от утреннего туалета волосами и заметным перегаром возник на пороге столовой.

— Я, Ксения Александровна, предлагаю Вам стать моей супругой.

Ну, тут, в общем-то, можно и тушить свет.

Осторожно нащупав стул и осев в него, я просипела.

— Фрол Матвеевич, а Вы сами-то этого хотите? — По глазам видно, что он сам не знает, как еще умнее поступить. — То есть, это для меня большая честь, и я с удовольствием составлю Ваше счастье…

Что я несу?

— Но я же бесприданница. Для Ваших коллег это будет… Неприемлемо. И, хотя я привязана к Вам всей душой, сделаю ли я Вас счастливым?

Мой ненаглядный тускнел на глазах. Не говорить же в глаза то, о чем мы оба знаем, но что обсуждать нельзя. Я, конечно, могла бы стать чудесной женой для прикрытия, но Фрола бы заклевали другие купцы. Да и женитьба на бедной перезрелой девице с потрепанной репутацией — это совсем не то, что содержание любовницы-дворянки.

— Вас оскорбило, что я — купец? — это, видимо, из внутреннего диалога.

— Нет, меня опечалит, если Вы вступите в брак на всю жизнь с той, к кому не лежит сердце. — Я мягко улыбнулась. — Вряд ли брак со мной упростит или облегчит Вашу жизнь.