Валерия Вербинина - Московское время

— Нет! — с жаром воскликнул Радкевич, распрямившись на стуле. — Выслушайте меня…

— И все-таки вы — убийца, — перебил его Опалин. — Если бы не ваш страх за свое… реноме, — он произнес это слово с нескрываемой злостью, — если бы вы не выставили Елисееву во тьму, где бродит этот человек… она осталась бы жива. Да, жива…

— Какой человек? — вытаращил глаза Радкевич.

— Почти такой же, как мы с вами. Две руки, две ноги… Просто ему нравится убивать.

— Но я не хотел… — пробормотал собеседник Опалина. — У меня и в мыслях не было… Я хорошо к ней относился… — Внезапно он замер, пораженный новой для него мыслью. — Вы что, больше меня не подозреваете?

— С точки зрения закона вы не виноваты. Я… — Опалин хотел сказать «знаю», но по привычке оставил крошечный зазор для сомнений, — почти уверен: вы не убивали Елисееву. Однако вы повели себя именно так, как обычно ведет себя виновный. Ваше нежелание сотрудничать… и все остальное… Впрочем, неважно. Как только я узнаю результаты осмотра вашей квартиры и машины, я вас отпущу.

— Я… поймите, я испугался… — пробормотал Радкевич. — Мое положение на службе… не такое прочное… Я подумал, кто-то мог копать под меня… И потом, я знаю, всегда подозревают последнего, кто видел жертву, и того, кто нашел труп… Можно мне закурить?

— Курите. — Опалин сделал широкий жест.

Радкевич извлек из кармана дорогой портсигар, сунул в рот папиросу, спохватился, предложил и Опалину, но тот отказался. Спичек Сергей Александрович с собой не носил — у него имелась зажигалка, хоть он и не сразу выбил пламя. Руки у него еще дрожали, но в лице произошла поразительная перемена. Он даже стал улыбаться. Шапка упала с колен, он нагнулся и легким движением поднял ее.

— Я не хотел, понимаете, — сбивчиво говорил Радкевич, — я никогда не желал ей зла. Просто ужасно, как все получилось… Я был к ней очень привязан… сумочка и все остальное — кроме ключа — это ведь мои подарки…

Опалин мысленно отметил, что степень привязанности его собеседник почему-то измерял количеством сделанных подарков, но не стал заострять на этом внимание.

— Привозил ей отовсюду. — Радкевич выпустил длинную струю дыма. — Платья… и шляпки… перчатки тоже… Она хотела часы, я ей обещал. Я, конечно, не дурак. — Он криво улыбнулся. — Я понимал, почему она… Я не строил иллюзий…

Он разоткровенничался, перескакивая с предмета на предмет, стал говорить о том, как ему нелегко живется, хотя у него отдельная квартира, машина, хорошая зарплата. Опалин не мешал ему. Он перевидал достаточно свидетелей, которые начинали с враждебности и запирательства, а потом рассказывали такие подробности, какие не обсуждают даже с близкими людьми.

Вернулся Петрович, написал несколько слов на листке и передал Опалину. Тот прочитал: «Звонил Горюнов, в квартире и машине ничего подозрительного, подробные протоколы осмотра потом».

— Заполняй протокол допроса, — сказал ему Опалин, — и выписывай пропуск на выход.

— Меня не было на службе, — пробормотал Радкевич, облизывая губы. — Вы не могли бы…

— Мы дадим вам справку, что вас вызывали в МУР как свидетеля, — успокоил его Петрович.

— Свидетеля — это мне нравится. — Радкевич выдавил из себя подобие улыбки и неожиданно спросил: — Вы ведь найдете его? Я имею в виду того, кто убил Лену.

«А она ему очень нравилась, — понял Опалин. — Гораздо больше, чем он пытался показать. Такого вопроса холодные и равнодушные люди задавать не станут».

— Если хотите, я вам позвоню, когда появится определенность, — сказал Иван. Но Радкевич уже опомнился и, очевидно, решил, что его любопытство все же неуместно.

— Нет, не стоит, наверное… Предпочитаю верить вам на слово. Да, на ней ведь была золотая цепочка с кулоном, брошка…

— Тоже ваши подарки?

— Мои. Может быть… убили из-за них… кто-то позарился…

— Цепочка и брошка не были видны из-под верхней одежды, — ответил за Опалина Петрович. — Кроме того, они остались на месте, как и деньги в кошельке… Елисееву убили не из-за них. Теперь для протокола: ваши фамилия, имя, отчество…

Когда Радкевич удалился бодрой и даже слегка подпрыгивающей походкой, Опалин достал из сейфа карту Москвы, на которой отмечал места обнаружения жертв «комаровца», красным карандашом поставил в районе Марьиной Рощи третий крестик, подписал «Елена Елисеева» и пунктиром провел прямую линию до улицы Горького. Там он нарисовал большой вопросительный знак и обвел его кружком.