Валерия Вербинина - Московское время

— Какая у тебя температура? — спросила Лиза с тревогой, глядя на его розовые щеки.

— Понятия не имею. У меня нет градусника.

— О градуснике-то я и не подумала, — сокрушенно проговорила молодая женщина и, подойдя к нему, тыльной стороной руки потрогала его лоб. Опалин молча отстранился. — Тридцать восемь, не меньше… Сядь, температуру не стоит переносить на ногах.

Тут Опалину захотелось просто убежать, куда глаза глядят, но он пересилил себя, сел и, чтобы занять руки, достал папиросы. Вытащил одну, постучал ею по пачке, лихо заломил и сунул в рот. Спички лежали на тумбе, и, открыв коробок, он увидел, что осталось только три. Первая спичка зашипела и погасла, вторая сломалась, зажечь удалось только третью. Лиза поглядела на пустой коробок, поставила сковородку и вышла в переднюю. Через несколько мгновений она вернулась с непочатым коробком спичек.

— Совсем про них забыла… Они у меня в кармане были.

Вспыхнул синим венчиком газ, зашипело масло на сковороде, вкусно запахло жареным мясом. Опалин смирился и даже взял кусочек мармелада. Повернув бутылку вина, он посмотрел на этикетку. Ай-Даниль Бордо, 43-й номер. Черт побери, какое внимание! Это вам уже не мармелад.

— Откуда столько всего? — спросил Опалин со смешком.

— К Юре киношники приходили. Вино и икра — от них.

Тут только Иван заметил спрятавшуюся за яйцами баночку икры.

— А что киношники от него хотели? — машинально спросил он.

— В экспедицию приглашали. Им нужно, чтобы кто-то трюки делал. Сценарий — редкостная дрянь, — добавила Лиза, переворачивая мясо. — Надеются, трюки все спасут.

Еще не хватало, чтобы он лишился одного из своих лучших оперативников из-за какого-то паршивого кино. О Юре то и дело вспоминали его коллеги по предыдущим профессиям, но Иван надеялся, что Казачинский не станет оставлять угрозыск. Догорающая папироса обожгла Опалину пальцы, он смял ее и досадливо сморщился.

— Сколько я тебе должен? — спросил он и тотчас же пожалел об этом. Нельзя так разговаривать с человеком, который — единственный из всех — пришел к нему, когда он заболел.

— Дурак, — просто ответила Лиза и стала освобождать стол, перекладывая принесенные продукты на тумбу. — Как насчет второго стула?

— Я принесу, — буркнул Иван, поднимаясь на ноги.

Он притащил кресло из комнаты, они поужинали, выпили вина, а потом Лиза заставила его принять лекарство. За окнами сгустилась ноябрьская мгла, прорезаемая редкими огнями. Глядя на нее, Опалин кое-что вспомнил.

— Юра говорил тебе, чтобы ты не ходила по ночам?

— Да. Сказал.

Ей хотелось попасть в комнату Опалина одной, чтобы рассмотреть, чьи фотографии он держит возле себя, и оттого она обрадовалась, когда он настоял на том, чтобы вымыть посуду. Но комната, в которую Лиза вошла, казалась аскетичной, как келья. Ни на бюро, ни на стенах не было видно ни одного снимка.

Вернулся Опалин, неся кресло, и поставил его возле стола. От него не укрылся озадаченный вид гостьи.

— Почему ты не забрал из прежней комнаты шкафы? — спросила Лиза, оглядываясь.

— Не хотел возиться.

Лиза подумала, что Опалин специально оставил мебель им с Юрой. На самом деле все было и сложнее, и проще: шкафы принадлежали еще Васе Селиванову, умершему от чахотки. У Опалина — при том, что он считал себя человеком, далеким от всяких сантиментов, — не хватило духу продать, использовать или выбросить Васины вещи. Всё так и осталось в шкафах вплоть до того момента, когда Иван перебрался на Новослободскую. Вася был круглый сирота, человек, совершенно одинокий на белом свете, и Опалину казалось, пока остаются вещи, остается и память о Васе…

— Как-то ты странно выглядишь, — встревожилась Лиза. — Сядь или… ложись лучше…

Чувствуя легкое головокружение, Опалин молча лег. Лиза накрыла его одеялом и, придвинув кресло поближе, села на краешек.

— Знаешь, — внезапно сказал Иван, — когда я предложил тебе помогать ловить Храповицкого, Юра ничего не сказал, но… По его лицу я понял, как он занервничал. Наверное, был прав. Не стоило тебя подвергать такому риску…

— Да ну, глупости, — отмахнулась Лиза. — Ничего особенного мне не угрожало…

Опалин поглядел на нее, взял за руку и закрыл глаза.

Первые слова, которые произнес утром 20 ноября Сергей Александрович Радкевич, когда его доставили в кабинет Опалина, были: