Евгений Кузнецов - Княжий сыск. Последняя святыня

Александр покосился на Онфима; тот кивнул — он!

Одинец не произнося ни слова, всё так же гоня парня перед собой, прошёл к окну, перекрестился на святые образа, висевшие на положенном им месте. Старик с тревогой и недоумением смотрел на незваных гостей.

Александр выложил на стол футляр с рукописью.

— Нашлась, слава тебе, Господи … — старик протянул руку к рукописи. Но Александр, отодвинув, не дал ему коснуться её:

— Из-за этих козлячих шкурок в Яскино зарезали двух людей.

Старик внимательно поглядел на Александра:

— Кто ты?

Голос у старика был ломкий, с отдышкой.

— Родители нарекли Сашкой, люди кличут Одинцом.

Старик выпрямился, сел на лавке основательнее, хотя было заметно, что всякое движение давалось ему с трудом:

— Что тебе нужно?

— Вчера поутру из-за этой рукописи погиб и мой друг. Я хотел найти того, кто виноват в его смерти.

Старик прикрыл круглые белесые глаза голубыми плёнками век, помолчал.

— Ну, что ж, ты бы должен знать, что началось всё не в селе Яскино…

— Я знаю про хранителей, убитых в кремлевском дворце.

Старик снова помолчал. Затем сказал то, что разом обрушило все построения Одинца:

— Одним из этих послушников был мой сын…

Чего-чего, но такого объяснения Александр не ожидал, слова застряли в горле. Готов он был ко всему: к наглой изворотливости, к лживому покаянию, даже к тому, что придётся столкнуться с грубой ответной силой. Шагая сюда Одинец прикидывал свои возможности как при уличной драке, так и поножовщине в самой избе. Онфим при подобных раскладах, конечно, его сторонником не выступал, ладно, если просто свидетелем будет. Исход дела был весьма неочевиден, и в глубине души возникали сомнения: сумеет ли он благополучно удрать из этого дома, представлявшимся ему чуть ли не вертепом разбойников. Проще всего (и правильно, и правильно!) было бы заседлать Каурого да и оставить город, не прощаясь. А чего? Десять дней скоку и — вот рукопись, вот князь московский (исполнил сверх меры твоё повеление, государь), вот Рогуля (эх, морду бы набить). А дальше — воля вольная!

…Тут в памяти всплывала заиндевелая комлеватая берёза и опёршийся на неё Битая Щека, поджидающий ордынцев…

Да и в конце концов, жгла тайна книги. За что страдаю-то, братцы?!!

— Не думал, что моя последняя встреча с этой рукописью будет такой, — сказал старик, — но, похоже, Богу угодно, чтоб её историю узнали два случайных человека…

— Мы как раз не случайные, — дёрнул плечом Одинец, — мы в неё влипли — не отодрать.

— Не случайные, так не случайные, — примирительно сказал старик, — я ж говорю: божья воля… А может, и божий знак: мне-то уж недолго осталось, думаю, на дни счёт пошёл. Так что приходу твоему, Санька Одинец, мне радоваться надо. А моё имя — Радим по прозвищу Ярута.

В каких складках на его морщинистом лице прячется радость Александр угадать не смог. Но, раз говорит, будем верить. Одинец присел на лавку, выбрав место, с которого мог держать под наблюдением входную дверь в горницу и устроив ножны с мечом на коленях. Старик спокойно глядел на Сашкины ёрзанья, потом сказал:

— Отпусти Онфимку, вишь, как ворот ему перетянул, задыхается парень.

— Не задохнётся, — пробурчал Одинец, но руку разжал. — Такие только от жадности задыхаются.

В комнату вошла давешняя старуха (скрип двери заставил Александра привстать), сердито бормоча что-то себе под нос, она прошла к печи, загремела ухватом.

— Ермиловна, ты уж будь добра, подай нам перекусить чего, — попросил хозяин, — у нас тут беседа наметилась. Смотри, нашлась рукопись-то. Слышь-ка, а?

Хозяйка дома ответила как и следовало ожидать:

— Пропади она пропадом, рукопись ваша проклятая.

Старик сделал движение означавшее, мол — что возьмёшь с бабы? — и начал удивительную историю, похожую на те, что рассказывают бывалые странники, расплачиваясь ими за недолгий приют и кров в деревенских избах. Она могла бы называться так:

История, услышанная кузнецом Александром по прозвищу Одинец в городе Твери возле церкви Покрова и пересказанная им сыну Михаилу в лето… от рождества Христова.

В давние времена, настолько давние, что даже устные рассказы о них уже угасли в народе, на тех местах, где теперь, после татар, лежат в развалинах и запустении города Киев и Чернигов, жило многочисленное и грозное для соседей славянское племя полян. Грозными они были не только для своих ближних родственников вроде древлян, бужан, дулебов, полочан или тиверцев, нет: и пограничные крепости римлян, протянувшиеся вдоль большой тёплой реки Дунай, видали под своими стенами шумные и буйные их ватаги. Брали они эти крепости иль нет, доподлинно неизвестно, но что все окрестные сельца и городишки грабили дочиста, будьте покойны. Императоры римские, после переезда в Константинополь, ныне именуемый Царьградом, не гнушались нанимать славянских воинов к себе на службу, и про воинов тех ходила заслуженная слава как о храбрых, выносливых и стойких.