Ольга Михайлова: Вино фей [СИ]

Впрочем, тётушка Марджери не только изумила Черити умом и прозорливостью, но и порадовала добротой, заметив за ужином, едва Черри отдохнула с дороги, что она становится похожа на мать. Черити понимала, что это неправда: у неё были недурные «глаза фейри», разливавшиеся по радужке синей зеленью нефрита. Но, кроме них, никакого сходства… Бледная тощая дурнушка с длинной шеей и бесцветными губами — что общего в ней может быть с матерью, признанной красавицей?

Однако добрые слова тётушки Черити оценила и по приезде постаралась облегчить ей бремя болезни. Вечерами она читала миссис Флинн, а днём писала за неё письма приятельницам и играла с ней и её знакомыми в вист. Черити была хорошим партнёром и, когда приходили подруги тёти, старалась не ударить в грязь лицом. Тётушка выздоравливала медленно, однако уже через три недели ей полегчало настолько, что она начала выезжать в свет, а спустя ещё две недели поправилась окончательно.

Черити уже хотела уехать. Однако тётка уговорила её подождать до Пасхи: она устраивала у себя званый обед, и считала, что помощь племянницы может понадобиться. И именно на этом обеде Черити познакомилась с мисс Флорой Стивенс, дочерью подруги миссис Флинн, и девицы весьма понравились друг другу.

Дома, в Солсбери, с кузиной Вирджинией дружбы у Черити так и не случилось. Хоть они с Вирджинией и мисс Сесили Кассиди много времени проводили вместе, её мнение никогда не спрашивали, а попытки вмешаться в разговор небрежно обрывали. Вначале Черити думала, что она не в состоянии сказать ничего интересного своим образованным и умным подругам, и стала больше читать, но потом услышала, как Джин и Сесили за глаза называли её уродиной и нищенкой. Это было правдой. После смерти матери у неё оставалось только две тысячи фунтов, и красавицей она, конечно, не была.

Черити от обиды долго плакала по ночам. Но что поделать? Она могла стать образованнее, но не красивей и не богаче. Черити ушла в себя, начав находить собеседников только в книгах. Пренебрежение подруг к тому же научило её считать каждый шиллинг: она понимала, что ей предстояло жить на сто фунтов в год.

После Сесили и Джин почему-то рассорились, однако в конце ноября, когда стало очевидно, что мисс Хейвуд вот-вот будет помолвлена с братом Сесили Филипом и станет миссис Кассиди, они стали снова проводить много времени вместе. И тут Черити неожиданно заметила, что общество кузины и её подруги ей самой не очень-то по душе. Девицы либо говорили о пустяках, либо — осуждали всех подряд, но стоило войти в комнату леди Дороти — превращались в скромных и кротких ангелов.

Черити не нравилось лицемерие Вирджинии и Сесили, она знала, что за её спиной скажут гадости и о ней, и под любыми предлогами уходила то в лавку за лентами, то проехаться по окрестностям, то прогуляться в парке. Когда зимние холода и снегопады стали препятствовать прогулкам, и ей волей-неволей приходилось коротать вечера в гостиной, она томилась непонятной тоской, на задаваемые ей двумя светскими красавицами вопросы отвечала невпопад, и тем лишь упрочила свою репутацию глупышки. Правда, теперь её это совсем не трогало.

Черити порой ловила себя на том, что мало понимает кузину. Временами в Джин проступало что-то такое, чего Черити просто не умела назвать. При этом без мисс Сесили отношение к ней Вирджинии было иным — почти дружеским, хоть и покровительственно-высокомерным.

Мисс Флора Стивенс, новая знакомая Черити, была полной противоположностью Вирджинии Хейвуд. Её лицо не поражало красотой, но голубые глаза, умные и серьёзные, очень её красили. Черити она понравилась ещё и потому, что напомнила изображение на старой шкатулке, доставшейся ей от покойной матери: юная девушка стояла у двери, уже надев шляпку, и смотрела в окно, размышляя, брать ли зонт. Мисс Стивенс походила на эту девушку и милым личиком, и тем задумчивым, чуть рассеянным выражением, что часто свойственно натурам, одарённым истинной добротой.

Они на полчаса, остававшиеся до приезда гостей, уединились у камина, и приятная мягкая речь и ненавязчивые вопросы мисс Флоры заставили Черити разговориться, хоть сама она считала, что в её жизни ничего интересного нет.

— Так значит, вы потеряли отца и мать? Как это тяжело…

Черити быстро покачала головой: она не любила жалеть себя. Горе не демонстрирует своих язв, унижение не пересчитывает обид.

— Да, я сирота, но у меня много родни, — оживлённо проговорила она. — И тётушка Марджери, и её сын полковник Селентайн, хоть я видела его только в детстве. Я тётушка Дороти Хейвуд. Когда матушка умерла, сэр Тимоти Хейвуд, он баронет, взял меня к себе в дом.