Наташа Полли - Часовщик с Филигранной улицы

Все еще хмурясь, Курода уселся на место Мори и перочинным ножом нацарапал карту на столешнице из красного дерева. Ито поморщился, но промолчал, когда Курода, нацелив нож в его сторону, поинтересовался, не хочет ли он что-то сказать. Когда начало светать, на небе стали видны легкие, как дым, перистые облака. Ито думал о поездах и кораблях и о том, что Мори, скорее всего, уже отплыл в сторону Англии. Теперь, успокоившись, он чувствовал себя сбитым с толку. Мори был достаточно богат для того, чтобы, не выдавая себя, подкупить следящего за ним человека и таким образом уйти от слежки. Ито вздохнул. Курода вручил ему солонку, чтобы обозначить ею местоположение русского флота, и попросил сосредоточиться.

В длинном и узком саду кенсингтонского дома росло восемь грушевых деревьев. Они были высажены по четыре с каждой стороны от когда-то засыпанной гравием тропинки, и гравий до сих пор кое-где похрустывал под ногами, хотя большая часть тропинки заросла травой. По дому вот уже несколько недель сновали плотники и маляры, и теперь только сад выглядел таким, каким был при тетке Грэйс. Он густо зарос травой и крапивой, а на стене флигеля с маленьким витражным окошечком в двери остался восьмидесятилетний скелет покрывавшего ее когда-то плюща. Грэйс провела все лето, занимаясь тысячью разных не терпящих отлагательства дел и стараясь не смотреть вверх на ветви деревьев, где пугающе крупные вороны свили свои гнезда на опасно близком расстоянии от голов проходящих под ними людей. Таниэль, обычно очень деятельный во всех других случаях, странным образом не желал ни в чем принимать участия. Даже в холодные дни он, как правило, сидел в саду со своим японским словарем, прижав камнем страницы и предпочитая не заходить в дом, когда же Грэйс заговаривала с ним на эту тему, он что-то бормотал себе под нос и находил для себя какое-нибудь иное занятие.

Нельзя сказать, чтобы он специально что-то выдумывал в свое оправдание, но надо было столько всего успеть сделать, и общение с рабочими добавляло сложностей: их сковывал традиционный для их сословия ужас от необходимости напрямую разговаривать с благородной дамой. Дом был набит всяким барахлом, скопившимся здесь за долгую жизнь ее тетки, и несколько недель ушло только на то, чтобы разобрать весь этот хлам. Затем надо было заменить сгнившие половые доски, подумать об оснащении лаборатории и провести газовые трубы, поскольку ее тетка пользовалась мазутом. Шаг за шагом дом обновлялся, становился чище и светлее, но Таниэль по-прежнему проводил время в саду и ни в чем не принимал участия. Они могли приходить сюда только днем по субботам, поскольку отец категорически запретил ей бывать здесь одной, а Таниэль всю неделю был занят на службе и посещал репетиции по воскресеньям, но, даже появляясь здесь так ненадолго, он умудрялся тянуть время. За две субботы до свадьбы внезапно похолодало, и сад побелел. Ветер крутил в воздухе снежную пыль, заволакивая ею деревья. Грэйс работала в лаборатории, согреваясь поставленными с двух сторон и отрегулированными на синее пламя бунзеновскими горелками, так как понимала, что не имеет смысла зажигать для Таниэля камин наверху. Она с равным успехом могла бы попробовать заманить в комнаты оленя.

Услыхав треск льда на открывающихся воротах, она подняла глаза. Лаборатория была, наконец, закончена, и Грэйс решила отметить это событие, пригласив на ее символическое открытие Мори. Она не видела его со времени их первой встречи, но, придя на почту, чтобы отправить ему телеграмму, обнаружила, что там ее дожидается телеграмма от него, подтверждающая, что да, суббота, без четверти два – удобное для него время. Она все же послала свою телеграмму, поскольку что-то в его тексте подсказывало ей, что он попросту забыл, что еще не получил приглашения.

Ее часы показывали, что до его прихода оставался еще час, но все же, услыхав скрип ворот, она забралась ногами на скамейку и открыла окно. Окно было необычного вида: основная его часть было из матового стекла, но чуть в стороне от центра стекольщик поместил круг из яркого витража, составленного из полуфигуры ангела и фамильных гербов, – все это, скорее всего, были обломки, оставшиеся при ремонте какого-нибудь собора. Часть проникавших сквозь окно солнечных лучей была приглушенной, размытой, другая же часть сияла ярким витражным светом, отбрасывая на ее руку разноцветные зайчики. Таниэль был в саду один.