Николай Свечин - Одесский листок сообщает

– Да вы что? – ахнул генерал. – Ну-ну… Много он на себя берет, скажу я вам. Желает сохранить мундирчик в чистоте? И ради этого готов перешагнуть через человеческое горе? Ему же Сергей Манолович никогда не простит.

– Курлову до этого дела нет.

– Хм. И что вы решили?

– Вы уже слышали: титулярный советник Азвестопуло болен. Пока не вылечится, ни о каком отъезде не может быть и речи.

– Понял! – обрадовался Толмачев. – А вылечится он, как только схватит Балуцу. Верно?

– Точно так, Иван Николаевич. Видите, вы все понимаете. А эти из Петербурга думают, что могут гнуть подчиненных в дугу ради политеса. Ей-богу, идиоты…

Генерал оглянулся на дверь и спросил шепотом:

– Вы ведь его убить хотите? Я никому не скажу, честное слово.

– Конечно, хотим, – вздохнул питерец. – Только нам запретили.

– Кто? Курлов?

– Да.

– Совсем он в жизни не смыслит…

– Говорит, что Балуцу так и так повесят. А вот ежели мы с Сергеем придушим его при задержании, то получится, что это месть. Недостойно-де государственных служащих.

– Тут его превосходительство можно понять. Но вам-то каково? Взять живьем такую гадюку! А вдруг он не дастся?

Лыков поднялся и протянул градоначальнику руку:

– Надеюсь на вашу поддержку, Иван Николаевич. Если откровенно, то мы сделаем все, что в наших силах. Получится живым взять – хорошо. Пусть посидит полгода в камере смертников. Ожидание смерти порой хуже самой смерти. Если нет, то… я готов ответить по закону. А Сергея шталмейстеру не выдавайте!

– Договорились. Теперь ступайте к Кублицкому-Пиотуху, он ведет дознание. Вы человек опытный, кроме того, уже пытались поймать Степку в прошлом году. Вам и карты в руки. Возглавьте дело, но уж тогда и ответственность вся на вас. Согласны? Если да, то сегодня же это будет в приказе.

– Спасибо, Иван Николаевич. Конечно, согласен. Азвестопуло будет участвовать неофициально.

– Само собой.

Жандармский ротмистр Кублицкий-Пиотух исправлял должность одесского полицмейстера. Лыков и его знал с прошлого года. Он отправился на угол Преображенской и Кондратенко – так с недавнего времени называли бывшую Полицейскую улицу.

Спускаясь по лестнице, сыщик вдруг остановился. Минут пять он глядел в окно и о чем-то сосредоточенно размышлял. Потом сказал сам себе:

– Да, так будет лучше.

У входа в городское полицейское управление Алексея Николаевича дожидался Сергей.

– Получил бумажку?

– Да.

– Чем же ты так невыносимо страдаешь?

– Расстройство психики с галлюцинациями и начальными признаками душевного разлада.

– Опомнись! С таким диагнозом со службы турнут.

– Да? Можно переделать.

– Переделай. Что-нибудь с двигательными функциями: ревматизм, люмбаго… На худой конец сифилис. Любую хворь, от которой хорошо помогают грязи здешних лиманов. Поэтому тебе из Одессы уезжать нельзя, сначала нужно пройти курс восстановительного лечения.

– Понял, сварганю. А курс начинается пятнадцатого мая, через полтора месяца. Я думаю, мы успеем раньше.

– И еще кое-что, Сергей.

Лыков доверительно взял помощника под локоть.

– Я тут подумал как следует… Нам надо непременно взять Степку живым. Не убивать, а сдать в каземат целым и невредимым.

Азвестопуло резко отстранился. У него было лицо человека, у которого отобрали мечту.

– Выслушай меня спокойно, – поспешил объясниться коллежский советник. – Курлов закусил удила. То, что ты не вернулся в Петербург, возможно, сойдет тебе с рук. Если одесситы не донесут наверх, что ты участвуешь в дознании. А вот убийство Балуцы при задержании… Товарищ министра этого не простит ни мне, ни тебе. И если меня, старичка с заслугами, еще могут защитить, то тебя кинут на съедение.

– К черту!

– Послушай. Действительно получится, что это вульгарная месть. А это неправильно. Вот взять стервеца за пищик и упаковать – много лучше. И по совести тоже лучше. Ты же на коронной службе. И ловил бы гада столь же усердно, если бы он убил не твоих родителей, а любых других людей. Ведь так?

– Ну… Возможно.

– Подумай и ответь честно.

– Ну… так. Убийца должен быть пойман в любом случае.

– Вот! – ухватился за эти слова Лыков. – Мы не мстим за твоих отца с матушкой. Иначе, извини, и правда надо увольняться. Мы ловим чудовище, уничтожаем зло. Тут Курлов, как ни крути, прав. Закон нельзя использовать для удовлетворения собственных желаний. А Балуца сядет в камеру смертников. Каждую ночь он будет лежать без сна, прислушиваться к шагам в коридоре: не за ним ли идут? Каждую ночь, месяц за месяцем… Это много хуже, чем умереть при аресте. Пускай мучается, считает мгновения оставшейся ему жизни. Согласен? Если да, то идем на совещание.