Антон Чиж - Бой бабочек

– Что теперь? – спросил тот, что дрожал сильнее.

– Поднимайте оружие, цельтесь…

Рука с револьвером хоть и заняла горизонтальное положение, но скорее напоминала руку художника, рисующего дулом. Впрочем, у другого дела обстояли не лучше. Его револьвер выписывал сложные кренделя.

– Что там полагается? Не помните?

– Назвать себя и сделать попытку примирения, – последовал ответ под стук зубов.

Трясущийся стрелок справа от клумбы собрал волю в кулак.

– Я, Грохольский, – сдавленно крикнул он, – готов примириться при одном условии: вы немедленно должны признать божественную Отеро самой великой актрисой в мире!

Дуэлянт по другую сторону цветочков вынужден был принять гордый вид.

– Никогда этого не будет, – сипло произнес он. – Это заявляю вам я, Тишинский! Запомните: самая красивая женщина в мире и самая великая певица – Кавальери!

– Нашу дуэль мы сохраним в тайне!

– Принимаю! В тайне! Выживший закроет глаза убитому и покинет поле брани, пока не явилась полиция…

– Ну, раз так, то давайте уже стреляться, – примирительно сказал Грохольский.

– Не возражаю… На счет «три»…

– А что делать на этот счет?

– Жмите на курок, – печально сказал Тишинский, которому совсем расхотелось умирать в такой день. – Итак… Начинаем… Раз… Два… Три…

Новый курок револьвера никак не хотел поддаться. Палец давил, но без всякого толку. Пришлось призвать на помощь другую руку и приложить двойное усилие.

Халтурин сначала не разобрал, что за хлопок долетел из-за кустов сада. Но, когда хлопок повторился, с ужасом узнал звук выстрела. Дальше он действовал по выучке. Сначала дал тревожный свисток, призывая помощь с других постов, и со всех ног бросился в проклятый сад.

Пристав не знал, куда себя деть. Тоска снедала его армейскую душу. Накричав поутру на подчиненных, включая Турчановича и двух ни в чем не виновных чиновников, Левицкий пар не выпустил, а только ощутил себя гаже некуда. Нет, с виду он был грозен, как гроза в конце августа, ничего не скажешь. Но внутри, под форменным кафтаном, билось обиженное сердце. Его приятель Александров, который столько лет лебезил и дарил контрамарки, повернулся другой стороной. Узнав, что дело перешло участку, он вместо радости и подтверждения куша махнул рукой, бросил: «Делайте что хотите» – и пошел на террасу в ресторан. Где на виду у пристава хлопнул подряд пару рюмок, ему не предложив. На радость это походило мало. Радуется хозяин «Аквариума» совсем по-другому.

Обидно было Левицкому не из-за растаявшего куша, тут и надежд питать не стоит. Обида терзала, что Александров не поверил в его умение раскрыть дело. Хуже того, сам пристав не очень верил, что у него что-то получится. Мудрое решение замылить дело теперь казалось не таким уж мудрым. Александров будто угадал, что подполковник только на это и способен.

Левицкий сидел у открытого окна, погода позволяла, и с тоской смотрел в даль Зоологического сада. Зверям хорошо, звери за решеткой, их кормят и поят. Бьют иногда, конечно, но без этого нельзя. Вот оно – счастье. Пристав никак не мог решиться начать розыск, вызвать свидетелей и хоть в бумажной суете утопить горечь. Он все надеялся, что случится чудо и все само собой рассосется. Как часто бывало в его жизни. Как? Да какая разница – например, «ведьма» в пыль рассеется.

Желаний следует опасаться. Иногда они сбываются. Дверь кабинета решительно распахнулась, и вошел тот, кого не могло здесь быть.

– Вы?! – только и смог выдохнуть Левицкий.

Ванзаров сел за приставной столик, за которым обычно располагаются чиновники участка на совещаниях, и бросил на него шляпу.

– Как?! – издал пристав звук, на который только и был способен.

– Пришла телеграмма: в Одессе утонул пароход. Плыть в Грецию не на чем… Вы не рады? Помешал? Могу уйти…

Левицкий бросился к чуду с усами вороненого отлива и долго тряс ему руку. Спасение пришло, откуда не ждали. Пристав стал предлагать водку, чай, закуски – все, что можно найти поутру в буфете участка, пока не приготовили обед.

– Евгений Илларионович, вы должны дать мне слово…

Пристав готов был дать хоть десять.

– Для всех я уехал в отпуск, меня нет в столице, – сказал Ванзаров, заговорщически глядя в глаза Левицкому. – Особенно важно, чтобы в сыске не узнали. Иначе не смогу вам помочь. Завалят делами.

Этого было достаточно, чтобы пристав обещал зашить рот бечевкой, но тайны не выдать.

– У нас с вами от силы два дня, пока господин Шереметьевский не пронюхает. Нельзя терять ни секунды.