Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Со временем у него выработался условный рефлекс, на который инстинктивно и надеялась Оленька: ее появление уже прочно вязалось с подносом вкусной еды, с постельными ласками и мечтами Оленьки о будущей совместной жизни. От этих мечтаний Вершинину хотелось выть одиноким волком, но воспоминания о голодных неласковых днях перевешивали, и он откладывал изгнание дочери Евы из рая до лучших времен.

Да, вот еще что ужасно раздражало! Она не научилась говорить ему «ты» даже в самые интимные минуты! Однажды Вершинин даже слегка, конечно же шутя, побил ее за это, что вызвало у Оленьки бурный прилив свежей нежности и желания. Более Вершинин подымать руку не рисковал, иначе его здоровье было бы основательно подорвано...

Услышав за спиной Олин голос, он лениво процедил сквозь зубы:

— Ну что с тобой поделаешь, — встал из-за стола и потянулся, предвкушая сладкий ужин.

— Андрей Яковлевич, откушайте.

Оля поставила на стол поднос с судками. Кухня у Дубовицкого была вполне европейской, но когда у него гостили местечковые родственники, все приготовлялось на кошерный манер. Вот и сейчас не было ни духу свиного, ни молочного — нельзя варить козленка в молоке его матери. Все было телячье и вкусное. А спаржа так просто великолепна. Вершинин даже не заметил (или сделал вид, что не заметил) — самый аппетитный кусочек был надкусан мелкими женскими зубками.

Он ел быстро и вкусно, телячьи хрящики с хрустом дробились молодыми острыми зубами.

Смотреть на него было одно удовольствие, что Оля и делала, не смея сесть в присутствии кумира.

— Много написали? — спросила она с обожанием.

— Очень, — с полным ртом ответил предмет любви.

— А про что? Про любовь?

— Оля, — укоризненно протянул Вершинин, — я про любовь не пишу. Разве если убьют по любви, тогда уж...

— Кто ж из-за любви убивает? — удивилась Оля. — Из-за любви топятся! А сегодня вашу статью хозяин хвалил.

Вершинин оживился:

— Да? И что сказал?

— Клевретом вас назвал!

— А-а, — буркнул про себя оболганный и занялся десертом. На десерт был настоящий цимес — морковь, тушенная в меду с черносливом.

Оля поспешила заполнить колоссальные пробелы в своем образовании:

— А кто такой клеврет?

— Греческий бог, — не задумываясь соврал Вершинин.

— Такой же красивый? — и Оля, не утерпев, прикоснулась к лицу возлюбленного.

Продолжая быстро есть, Вершинин недовольно отстранился:

— Оля...

— Андрюша, — Оля наклонилась к его лицу, щекоча прядками выбившихся из прически волос, — можно, я сегодня останусь?

Вершинин не спеша доел цимес, аккуратно обтер губы полотняной салфеткой и безразлично обронил:

— Как хочешь.

Оля, радостно взвизгнув, бросилась на шею своему кумиру и стала целовать милое лицо, чуть искаженное недовольной гримаской. Однако эта гримаска продержалась совсем недолго, уступив место настоящей гримасе страсти, сильно исказившей лицо клеврета. Как заметил бы большой любитель русской словесности Евграфий Петрович: «Середка сыта — и краешки заиграли!»

Краешки заиграли так быстро и сильно, что уже полминуты спустя их обладатели избавились не только от одежды, но и от стыда, забыв даже закрыть дверь на крючок. Но мансарда была пуста, и стоны пополам с криками не привлекали ничьих любопытных ушей. Только пара голубей, севшая на подоконник для занятий любовью, быстро слетела с него, встревоженная неожиданными звуками людской страсти, гак непохожими на нежное голубиное воркование.

* * *

Кисель ликовал: весь нитроглицерин тонким слоем покрывал дно кюветы с содовым раствором, а образовавшиеся при нейтрализации кислоты соли уже растворились. Он доказал свою химическую состоятельность!

Двадцать минут давно прошло, а Дора все не появлялась. Первый несколько раз доставал из жилетного карманчика швейцарские часы, на что Кисель огорченно вздыхал: часы у Первого были не в пример богаче его собственных немецких. Корпус часов был выточен умелыми швейцарцами из полосатого прозрачного агата, так что сквозь него таинственно просвечивали золотом все шестереночки, маховички и зубчики. Вот станет он инженером, разбогатеет и купит себе такие же или даже еще лучше.

— Мне надобно идти.

Первый больше не мог ждать. Нина уйдет и будет считать, что он трус и бросил ее в самый трудный момент ее жизни.

— Давай соберем это, — Кисель небрежно кивнул на кювету. — И уходи. Я дождусь ее и получу инструкции.

Тем самым Кисель неявно становился первым и главным номером в их двойке. Первый это почувствовал.