Валерия Вербинина - Парк Горького [litres]

Последняя фраза прозвучала почти как угроза, да, собственно, ею и была.

– Зря? Ну это как посмотреть. – Петрович заставил себя улыбнуться, чтобы Барон не думал, что собеседник его боится. – Хотел я вам одну историю рассказать. Об отцах и детях, некоторым образом. Жила-была одна женщина, простая, работящая, лет, как говорится, средних, и была у нее дочь, именем Софья. Отец ее погиб на империалистической войне, как раз когда русские войска взяли Львов. Только вот интересно выходит – взяли-то город в 14-м году, а дочь родилась в 16-м. Ну, никак не может быть, чтобы она оказалась дочерью того, на кого ее записали.

Барон вздохнул и стал смотреть на лошадей и жокеев на беговой дорожке. В лицо собеседнику он больше не глядел.

– Ну, время было сложное, записали дочь на погибшего солдата, потом революции – одна, вторая, и разные всякие события произошли. В том числе девочка Соня выросла и учиться пошла. А отец ее настоящий примерно тогда же вспомнил о ее существовании. Сами, наверное, знаете, как в жизни бывает – то не нужны дети да не нужны, а время проходит и оказывается, что очень даже нужны. Но лично сам папаша проявляться не хотел и поручил собрать сведения о дочери ее соседу. Как Соня живет, с кем живет и все такое. Соседа, кажется, Николаем звали, а может, и нет. – Петрович сделал вид, что колеблется. – Нет, точно Николаем. И фамилия у него начиналась на «М».

– Короче, – сухо попросил Барон.

– А немного осталось, потерпите уж. Девушку Соню убили – задушили в парке Горького, а труп изувечили, чтобы затруднить опознание. Но настоящий ее отец и меньшее не прощал, а тут – что уж говорить. И пустил он на удобрение и молодого человека Сони, который ей свидание в парке назначил, и всех, кто мог ее убить. Не сам, не своими руками, но – отомстил. Вопрос, собственно, такой: остановится ли на этом безутешный отец или он найдет еще кого-нибудь, кого можно наказать за то, что произошло?

Хотя Петрович был вовсе не робкого десятка, он все же осекся, увидев устремленные на него в упор злые серые глаза.

– Вольноопределяющийся Логинов, – проговорил Барон, чеканя каждое слово, – вам не кажется, что вы слишком много на себя берете?

– Соня Левашова умерла, ее больше нет. И ей все равно, сколько жертв, виноватых или безвинных, принесут в память о ней. Вам ясно? Это совершенно… бессмысленно. Надо было заботиться о ней, пока она была жива. Устроить ее матери жилье получше, может, работу хорошую найти. Баловать, черт возьми, подарками. Вниманием ее окружить, чтобы она знала, что у нее есть отец, на которого она может положиться. А сейчас-то что? Хоть пол-Москвы убейте, ее это не воскресит. Кончено все, кончено навсегда, и заботу вашу она не оценит.

– Пошел вон, – коротко сказал Барон. – Разговор окончен.

Петрович посмотрел на его лицо, на то, как задирается над ровными мелкими зубами верхняя губа с полоской усов, и понял, что разговор действительно окончен. «Что ж… По крайней мере, я его предупредил, чтобы он прекратил свои фокусы и не путался у нас под ногами. И я с самого начала понимал, что ничего он не скажет. Не такой он человек…»

Он поднялся, поправил фуражку и двинулся прочь, но остановился, услышав слова, брошенные ему вдогонку.

– Дурак ты, вольноопределяющийся. Какой из меня отец? Да и мамаша ее никогда мне нужна не была.

«Сам ты дурак, – неожиданно обозлился Петрович. – Дороже хорошей семьи ничего на свете нет, и никакие бега, никакие костюмы ее не заменят». Но он был слишком умен, чтобы произносить эти слова вслух, потому что все очевидные истины, высказанные громко, начинают казаться простоватыми и даже какими-то мещанскими.

Не прощаясь, он удалился и, завидев машину Харулина, стоявшую в теньке, забрался на сиденье. Шофер поглядел на его мрачное лицо, не стал задавать вопросов и включил зажигание.

Опалин знал за собой одну особенность: когда что-то не ладилось, и не ладилось серьезно, он впадал не в депрессию – и не в ярость, – а погружался в состояние, похожее на тягостное оцепенение. Два крупных дела – убийство в парке Горького и Пречистенка – забуксовали, и все нити, которые оказались у него на руках, оборвались. Марью Груздеву нигде не могли обнаружить, поиски старухи, у которой она когда-то жила, лишь выявили то обстоятельство, что та давно переселилась на кладбище, а месть Барона лишила Опалина свидетелей, у которых можно было что-то разузнать. Что касается убийства на Пречистенке, то надо смотреть правде в глаза – его обвела вокруг пальца самонадеянная девчонка. Что-то она совершенно точно знала – и исчезла. И почему-то Опалин ни мгновения не сомневался, что больше не увидит ее в живых.