Микаель Ниеми - Сварить медведя

– Мы этому сучонку хотелку почти отрезали к херам собачьим, – крикнул Руупе и ушел.

Я потерял сознание, а когда немного пришел в себя, почувствовал, что подошел кто-то еще. Лица я не видел, замотано шарфом, – наверное, с ними на телеге ехал еще и третий. Он взял меня за плечо и ткнул в лопатку чем-то острым.

Ночное небо скукожилось до ярко-черной точки, и больше я ничего не помню.

Волна ревущей боли вынесла меня на поверхность, как выносит кипящая вода порога едва не потонувшую лодку. Первое, что я заметил, – облепивших лицо мух. Целый рой. Я пошевелился. Мухи взлетели и с отвратительным жужжанием повисли над головой, как сверкающий металлической синевой нимб. Трудно дышать, я никак не могу отхаркаться – вся гортань забита слизью. Вместо кашля какие-то странные сипящие звуки.

Повернулся на бок. С трудом, без помощи рук. Руки сломаны, что ли… нет, не сломаны – сквозь разодранную рубаху просвечивают багрово-красные пятна, мышцы смяты и порваны собачими зубами.

Штаны спущены ниже колен. Что там, между ногами, я даже смотреть не хочу. Не могу себя заставить.

Опять поворачиваюсь на спину. Мухи снова атакуют – их привлекает свернувшаяся кровь, но отмахиваться нет сил, и я не могу заставить себя пошевелиться довольно долго. Но понимаю – дело плохо. Очень плохо. По внутренней стороне бедер стекает какая-то каша… но что-то там есть… что-то осталось. Пробую приподняться, но никак… что-то они там сделали… и дали сожрать собаке? Я пробую поднять штаны, но в эту секунду молния взрывает мир ослепительным мраком. Таким мраком, который бывает только сразу после удара молнии.

Я опять очнулся. Лопается мочевой пузырь. Долго пытаюсь подавить позыв, но природу не пересилишь. Ядовитая струя обжигает бедра. Мне кажется, ноги отделились от тела и лежат отдельно. Скоро их утащат ночные хищники. Росомаха или лиса. Они уже близко. Я вижу, как светятся в темноте глаза…

В третий раз я прихожу в сознание наверняка от жажды. Пылающей, безжалостной жажды. Во рту ничего не осталось, кроме сплошного шершавого струпа. Уже встало солнце… а это что? Дождь? Идет дождь… Нет, это наваждение… Мне заливает рот, я глотаю реку, но жажда не проходит. Теперь я понимаю. Жажда – последняя мука перед наступлением вечной тьмы.

Но я по-прежнему слышу отдаленный рев порога. Миллионы литров воды перекатываются через камни, пенятся, и пена брызжет мне в лицо. Хотя бы еще раз… последний раз в жизни увидеть воду… Встаю на четвереньки и тяжело и шумно дышу, как корова. Хватаюсь за сосенку и, перебирая ствол, медленно поднимаюсь на ноги. А где дорога? Я не вижу дорогу, не знаю, где я.

Но шум воды я слышу. Придерживая рукой штаны, двигаюсь с места.

И тут же ноги подгибаются, я ничком падаю на желтую хвою. И не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я увидел силуэт на фоне вечереющего неба.

– Юсси? Юсси, это ты?

Прост. Добрый самаритянин.

Я очнулся между двух белых простыней. В первый момент не понял, где я, но потом заметил книжные полки. Рабочий кабинет проста. Попытался вспомнить – и ничего не вспомнил. Отдельные вспышки памяти: носилки, бутылка с водой, прижатая к моим губам, чьи-то осторожные руки отмывают кровь жгучей, как пламя, хлоркой.

– Юсси?..

Прост с тазом и тряпкой. Осторожно накладывает льняные тряпки на раны, перевязывает.

– О-о-о…

Тяжелые барабанные удары боли во всем теле. Кажется, сейчас развалюсь на части.

– Ты голоден, Юсси… сейчас что-нибудь принесу.

Нет. Я не голоден.

Но прост не слушает. Приносит миску, разминая в ней что-то на ходу, набирает большую ложку масла.

– Картофель, Юсси. Сможешь прожевать?

Резкая боль в деснах, словно в рот вместо моих челюстей, и верхней, и нижней, загоняют гвоздями конскую подкову. Я заставил себя подождать, пока начнет таять масло и в нем размягчится и превратится в кашку то, что прост называет картофелем. Глотка судорожно и ритмично, как удары пульса, сокращается. Мне кажется, что каждая такая судорога сопровождается вспышкой света… Мои исцарапанные щеки наливаются прозрачным жаром, сквозь них просвечивают кровеносные сосуды и зубы. Я бы так и оставил, почему-то мне было так легче, но тело истосковалось по еде и заставило проглотить уже безвкусную кашку. Желудок сжался в кулак, мне показалось, что сейчас вырвет, но за первой ложкой последовала вторая. Было очень больно, и в то же время я чувствовал облегчение. А когда я, все еще против воли, проглотил третью ложку, тело мое поняло, что ему суждено продолжать жить.