Микаель Ниеми - Сварить медведя

– Вот как?

– А может, и нет. Не Пробуждение. Но, знаешь… меня испугала толпа. Волчья стая… Как мгновенно нарастает ярость у этих несчастных людей, как она ищет немедленного выхода…

– И что случилось?

– Не помню…

– Конечно, помнишь. Ясное дело – помнишь.

Она и в самом деле видит меня насквозь. Я попытался засмеяться, не то каркнул, не то закашлялся и пробормотал:

– Церковь обрушилась…

– Как это? Совсем?

– Гнилая была, вот и обрушилась.

Обсосал пальцы, скользкие от рыбьего жира.

– Скажи-ка мне, дорогая супруга, как ты думаешь – Пробуждение в женщинах проявляется сильнее, чем в мужиках?

– Не знаю… бывает такая мысль. Наверное, да.

– Но почему? Может, женщины ближе к Богу?

– Мужчинам больше чего терять.

– А почему за нашим движением больше бедняков, чем богатых?

– И богатым больше чего терять.

– Не уверен. И мужчины, и богатые выигрывают на духовном очищении ничуть не меньше, чем остальные. Разве не все стремятся к вечной жизни?

– Так… опять пришла пора терзаний, – сказала Брита Кайса с притворной суровостью.

– Нет-нет… дело не в этом. Если, скажем, все угнетенные встанут и поднимут голос… станет ли мир лучше?

– Ты хочешь сказать, что женщинам в твоем приходе пора перестать молчать? Может, прост возьмется обучить женщину-проповедника?

– И как ты думаешь – мужчины будут ее слушать?

– Господин прост знает на своем опыте. Он же слушал Миллу в Оселе. И услышал. Это ее слова побудили проста начать Пробуждение. Ты же сам говорил!

– Да. Говорил.

– Слова женщины, если ты не забыл.

– Да-да… Человечество, похоже, подстерегают ужасные опасности. Дракон проснулся в своей пещере.

– С каких пор прост стал верить в драконов?

– Многоголовый дракон. Дракон пьянства. Дракон воровства. Дракон гордыни. Что за времена ждут наших потомков? Наших бедных внуков и правнуков?

– Что за времена? У этих времен есть название: тысяча девятисотые годы.

– Девятнадцать ноль один, девятнадцать ноль пять… девятнадцать. Странное число – девятнадцать. Союз первой и последней цифры, если не считать нуля. Союз самого низкого и самого высокого.

– Как жизнь.

– Как война.

Она не ответила, но я обратил внимание, что разговор ее взволновал. Брита Кайса уже поела, а я даже не начинал. Обглодал маленький кусочек вчерашней рыбы – и все. Но мне захотелось ее успокоить.

– Ерунда все это… Спал плохо и сон дурацкий, – начал было я, но она уже поднялась и пошла к плите – утром всегда много дел.

Я сжал кулак – как подушка с иголками. Рука онемела, плохо слушалась, а к горлу подступала изжога.

Сочащиеся влагой стены городской тюрьмы в Умео казались расплывчатыми из-за постоянной измороси. В конторе сидел начальник тюрьмы Торстенссон и разбирал корреспонденцию. Писем было много, предстояло позаботиться обо всем: мука, обувь, тюремные робы на утепленной подкладке. И письмо от некоего доцента: тот узнал, что предстоит, как он выразился, декапитация саамского юноши, и покорнейше просил передать отрубленную голову в научных целях. Она ему необходима для важнейших антропологических изысканий. К письму была приложена посылка – деревянный ящик, заполненный крупной солью, предназначенный для транспортировки искомой головы.

Вошел надсмотрщик по фамилии Хольмлунд, крестьянский парень из Сэвера. Видно было, что он боится сделать что-то не так. Стоит и переминается с ноги на ногу, прижав к груди форменную фуражку. Сапоги поскрипывают, на носу висит большая капля.

– И что? – проворчал Торстенссон.

– Она опять здесь. Сестра.

– Эта лапландка?

– Принесла передачу брату.

– Что за передача?

– Еда. Хлеб и масло.

Торстенссон посмотрел в окно, забранное, как в камерах, железной решеткой. По стеклу змейками бежали струйки дождя.

– А как ведет себя осужденный?

– Тихо. Никаких замечаний.

– Он содержится отдельно от других заключенных?

– Как и приказал господин Торстенссон.

– Пусть встретятся. Проверь передачу, чтобы там ничего такого…

– Само собой, господин директор.

– Она что, каждый день приходит?

– Каждый день. Но она… думаю, она ворует продукты в городе.

– Хольмлунд в этом уверен?

– Уж больно бедно одета, господин директор. Вся в рванье. Откуда у нищенки деньги на масло?

– Молодец, Хольмлунд. Хвалю за наблюдательность. Свободен!

Хольмлунд неуклюже отдал честь и вернулся на проходную. Лапландка так и стояла там со своим узелком. Лицо грязное, одежда почему-то пахнет горелым. Хольмлунд соорудил суровую мину, взял из узелка хлеб, выложил на досмотровый стол и разломил пополам. Потом разломил половинки на половинки – и так чуть не до крошек. Взял комок масла, осмотрел и сжал в кулаке так, что из-под пальцев потекли золотистые струйки. Бросил раскрошенный хлеб и масло в подставленную тряпку и облизал пальцы.