Аполлинарий Колдунов - Крысолов [СИ]

— Цилечка, голубонька, не надо… Не надо, — умолял ее Громовержец, сразу очеловечившийся.

Влада вдруг схватила Алексея за руку и потянула за собой. Алексей не сразу сообразил, что она тянет его к столику, куда только что присели трое героев этого представления.

Влада ловко протиснулась по залу и сразу подсела за столик. Маяковский, увидев Владу, совершенно не удивился. А Мариенгоф и Шершеневич скорее удивились, увидев с Владой спутника. Алексей, правда, не понял причину такого удивления. Он практически замер в присутствии людей, о которых говорила вся Москва.

Влада и Алексей поздоровались. Присутствующие ответили на присутствие и как бы оцепенели.

Мариенгоф первым преодолев секундное молчание за столом, и сказал:

— Одной фразой этот болтун мог нас уничтожить.

Маяковский сразу подхватил этот разговорный порыв и спросил Мариенгофа:

— Какой?

Мариенгоф уже преодолел неловкость, возникшую за столом, и теперь весело болтал.

— На его месте я бы сказал так: Аристотель утверждает, что в Эфиопии даже на высшие государственные должности выбирали граждан по росту и красоте.

Влада как-то натужно расселялась, Маяковский мрачновато улыбнулся. Алексей не очень понял смысл шутки и поэтому скромно промолчал и никак не выдал своей реакции на замечание Мариенгофа.

Влада прекрасно понимала состояние находящихся за столом. Во-первых, ни для какого из них не было секретом ее отношения с Мариной. Во-вторых, она прекрасно знала Владимира. Тот никогда не умел смеяться весело и лихо.

— Но ведь для этого надо почитывать Аристотеля, — откликнулся на остроту Маяковский.

— Или хотя бы русские мемуары, — веско сказала Влада.

За столом на секунду опять повисло молчание, и Алексей понял, что причина неудобства, возникающего за столом не в нем, как он первоначально подумал, а во Владе. Хотя в чем она заключалась, он так и не мог до конца понять.

Мариенгоф снова первым преодолел это неудобство и начал рассказывать, как двести лет тому назад ответил совершенно незнакомый Алексею Дмитриевский одному дураку. Спор шел об Атрее, поставленном Дмитриевским в свой бенефис из чего Алексей заключил, что это русский актер, однако он ничего о таком не слышал.

Мариенгоф тем временем продолжал:

— Дурак воскрикнул: Значит, наш Алеша выше великого, Лекона?.. Первейший артист ответил: Ростом, душа моя, ростом выше. Вершка на три выше!

— Вы правы, — сказал Маяковский, — мы сразили гнусняка не первоклассным оружием… Впрочем, наплевать. Лишь бы в дерьме валялся.

— Лезь, Толя, на кафедру, — впервые за всю время в разговор вступил Шершеневич. — Тебе выступать.

Однако прежде чем Мариенгоф успел встать и выйти на сцену, туда легко и грациозно взлетела какая-то женщина в легком розовом платье.

— Кто это? — тихо спросил Алексей, наклонившись к Владе.

— Айседора Дункан, любовница Есенина, — ответила Влада, и показала кивков головы в сторону столика справа от Алексея. Там он неожиданно для себя увидел Сергея Есенина. Этого человека он знал по многочисленным фотопортретам. У Алексея перехватило дух. Шутка ли! Его любимый поэт, здесь! И не просто здесь, а на расстоянии протянутой руки. И как он не заметил его сразу? Хотя, в таком дыму, очень трудно разобрать кто сидит рядом, не то, что за несколько метров рядом.

Айседора сначала показалось Алексею молодой и очень симпатичной. Однако, присмотревшись сквозь висевшее марево, он понял, что она уже не так молода, и юной кажется скорее за счет небольшого роста.

Айседора заговорила, и Алексей услышал, что у нее приятный низкий грудной голос. С довольно сильным английским акцентом, но, тем не менее, очень смешно коверкая слова, она сказала:

— Господа! — почему-то Алексея слегка покоробило от этого старорежимного обращения. — Я могу… то есть хэйчу… попросит спет для нас великий русский певица, что присутствует сэйчэс здес…

Зал затих.

— Надьежда Плевицкая! — почти прокричала Айседора.

Зал полыхнул овациями. Почти все вскочили с мест. Из-за одного из столиков поднялась высокая, очень красивая темноволосая женщина в просторном широком светлом платье.

Видимо, Плевицкая появилась в зале недавно. Алексей ее в зале не замечал.

Плевицкая выйдя на сцену, зашла чуть в бок, взяла гитару.

— Господа, спасибо вам за этот радостный прием!

Почему-то из уст этой необыкновенно красивой женщины обращение господа Алексея не покоробило. Ему мгновенно понравилась эта необыкновенная женщина. Он даже прослушал, что она говорила. И пришел в себя только тогда, когда Плевицкая запела, подыгрывая себе на гитаре: