Лоран Бине - Седьмая функция языка

– Я думал, что вы предпочитаете Макинроя , – говорит молодой ньюйоркец с нью-йоркским акцентом.

– О, Макинрой… the man you love to hate [135] Буквально: мужчина, которого вам нравится ненавидеть ( англ .). Расхожая фраза, вариации которой нередко встречаются в песенных текстах. «Человеком, которого приятно ненавидеть» называли, например, актера и режиссера Эриха фон Штрогейма (Erich von Stroheim, 1885–1957): отталкивающая привлекательность отличает большинство созданных им образов. … он танцовщик… дьявольски грациозен… Но лучше ему не воспарять над кортом… Макинрой – это Люцифер… прекраснейший из ангелов… Люцифер в конце всегда будет низвергнут…

Пока он, углубившись в экзегетику, сравнивает Макинроя со святым Иоанном ( Saint… John ), Кристева под предлогом, что пора подавать горячее, исчезает на кухне с китаянкой. Молодая любовница Лакана разувается под столом, канадская феминистка и болгарский лингвист вопросительно переглядываются, Альтюссер играет с оливкой, оставшейся от мартини. Б.А.Л. ударяет кулаком по столу со словами: «Пора входить в Афганистан!»

Элен за всеми наблюдает.

И произносит: «Почему не в Иран?» Болгарский лингвист добавляет загадочное: «Колебание – мать фантастического» [136] Аллюзия на слова Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov, 1939–2017) в книге «Введение в фантастическую литературу» (1970): «Фантастическое – это колебание, испытываемое человеком, которому знакомы лишь законы природы, когда он наблюдает явление, кажущееся сверхъестественным» (перевод Б. Наумова). . Канадская феминистка улыбается. Кристева возвращается с бараньей ногой и китаянкой. Альтюссер: «Партия напрасно поддержала вторжение в Афганистан. Нельзя захватывать страну, выпуская пресс-коммюнике. Советы хитрее, они быстро уберутся». Соллерс, с насмешкой: «И сколько у партии дивизий?» Издатель, глядя на часы: «Франция отстает». Соллерс, с улыбкой глядя на Элен: «В семьдесят лет люди становятся серьезными». Любовница Лакана ласкает босой ногой ширинку: это Б.А.Л., у него встает, но он невозмутим.

Разговор переходит к Барту. Издатель зачитывает своеобразную эпитафию, двусмысленную… Соллерс поясняет: «Многие гомосексуалисты в какой-то момент производили на меня одно и то же странное впечатление, будто их что-то снедает изнутри…» Кристева для всех одиннадцати гостей уточняет: «Вы наверняка знаете, что мы были очень близки. Ролан обожал Филиппа и… (делает скромный и немного загадочный вид) очень любил меня». Б.А.Л. желает добавить: «Он НИКОГДА не любил марксизм-ленинизм, не переваривал». Издатель: «Но все же превозносил Брехта». Элен, ядовито: «А Китай? Там ему как понравилось?» Альтюссер хмурит брови. Китаянка поднимает голову. Соллерс, непринужденно: «Скучно, но не хуже, чем везде». Болгарский лингвист, хорошо его знавший: «За исключением Японии». Канадская феминистка, защищавшая под его руководством магистерский диплом, вспоминает: «Он был очень доброжелательным и очень одиноким». Издатель, со знанием дела: «И да и нет. Он привлекал к себе людей… когда хотел. Умел, во всяком случае». Любовница Лакана медленно, но верно скользит вперед по сиденью стула: Б.А.Л. напротив, она массирует ему бейцы носком ноги.

Б.А.Л. по-прежнему невозмутим: «Это хорошо, когда есть учитель. Но все-таки надо суметь с ним расстаться. Вот я, например, в Эколь нормаль…» Кристева прерывает его коротким смешком: «Почему французы так привязаны к своим альма-матер? И пары часов не прожить без воспоминаний об учебе. Как ветераны войны, честное слово». Издатель согласен: «Это правда, во Франции мы все ностальгируем по школе». Соллерс, насмешливо: «Некоторые всю жизнь не могут с ней расстаться». У Альтюссера – ноль эмоций. Элен внутренне злится: любят эти буржуа, говоря о себе, обобщать. Ей учеба не нравилась, да и училась она недолго.

Звонок в дверь. Кристева встает и идет открывать. Видно, что в прихожей она разговаривает с каким-то плохо одетым усачом. Беседа длится не больше минуты. Затем Кристева возвращается, садится как ни в чем не бывало и говорит просто (на мгновение прорисовывается ее акцент): «Извините, всякие р-рутинные дела. Касается моего кабинета». Издатель продолжает: «Во Франции успехи в учебе – непомерный груз, который давит на нас на пути к успеху в обществе». Болгарский лингвист пристально смотрит на Кристеву: «К счастью, это не единственный фактор. Верно, Юлия?» Кристева отвечает ему что-то на болгарском. Они переходят на родной язык, реплики короткие, произносятся вполголоса. И если есть между ними нечто враждебное, в общей обстановке гости все равно не способны это уловить. Вмешивается Соллерс: «Ну все, дети, хватит шептаться, ха-ха-ха…» Затем он поворачивается к канадской феминистке: «Ну, милый друг, как ваш роман, продвигается? Знаете, я согласен с Арагоном… Женщина – будущее мужчины [137] Ставший крылатым парафраз стихотворной строки из сборника Луи Арагона «Le Fou d’Elsa». В оригинале иной порядок слов: «L’avenir de l’homme est la femme», «будущее мужчины – женщина». … а значит, литературы… ведь женщина – это смерть… а литература всегда на стороне смерти…» И, отчетливо представляя, как канадка отодвигает его крайнюю плоть, он обращается к Кристевой: не могла бы она принести десерт? Кристева встает и начинает убирать со стола, ей помогает китаянка; когда они обе вновь исчезают на кухне, издатель достает сигару и срезает ее кончик хлебным ножом. Любовница Лакана по-прежнему ерзает на стуле. Нью-йоркская пара скромно держится за руки, вежливо улыбаясь. Соллерс воображает оргию с канадкой и теннисными ракетками. Б.А.Л., у которого стояк, как у лесного оленя, говорит, что в следующий раз надо пригласить Солженицына. Элен бранит Альтюссера: «Вот свинья! Пятно посадил!» И вытирает ему рубашку салфеткой, смоченной в газированной воде. Лакан тихо мурлычет нечто похожее на еврейскую детскую считалку. Все притворяются, что ничего не замечают. На кухне Кристева обхватывает талию китаянки. Б.А.Л. говорит Соллерсу: «Если вдуматься, Филипп, ты круче Сартра: сталинист, маоист, папист… Про него говорят, что он постоянно заблуждается, но ты – нет!.. Ты так часто меняешь взгляды, что не успеваешь ошибиться». Соллерс вкладывает сигарету в мундштук. Лакан бормочет: «Сартра не существует». Б.А.Л. продолжает: «Вот я в следующей книге…» Его прерывает Соллерс: «Сартр сказал, что всякий антикоммунист – собака… А я говорю, что собака – всякий, кто против католической веры… Впрочем, тут все просто: всякий настоящий еврей подумывал о принятии католичества… Так ведь?.. Дорогая, ты несешь десерт?..» Из кухни голос Кристевой с придыханием отвечает, что сейчас все будет.